Интервью Н.Д. Солженицыной газете "Пермские Новости"
Беседовала Вера Шуваева Лишь однажды жена Солженицына пригрозила, что уйдёт от него. Сейчас, вернувшись с мировой премьеры «Одного дня Ивана Денисовича» в Москву, Наталья Дмитриевна Солженицына уже вновь, наверное, в водовороте издательских дел, связанных с её великим мужем. К девяти вышедшим томам из 30-томного собрания его сочинений в этом году должно добавиться ещё шесть. Работа, которую она делила с ним все сорок лет, продолжается. Продолжается, говоря её словами, их «тесное общение». И длится, не кончается – любовь. Быстрая, миниатюрная, с глубокими живыми глазами, она спустилась в холл гостиницы «Урал» ровно в назначенное для интервью время. «Начинаем?» – кивнула на диктофон. И улыбнулась такой открытой, обаятельной улыбкой, что волнение, неизбежное в разговоре про жизнь гения, ушло само собой. – Наталья Дмитриевна, признайтесь, вы предчувствовали в молодости, что вас ждёт настолько необычная судьба – с постоянной борьбой, особенным счастьем, необыкновенным мужем?.. – Она не кажется мне слишком необычной. Его судьба – да, необычна конечно. А я к тому, что пережила с Александром Исаевичем, как бы росла. Всё было органично. Ничего не пришлось менять ни в характере, ни в предпочтениях. Единственное – я человек очень общительный, пол-Москвы знакомых, а в изгнании мы жили уединённо. Но и там мне не было скучно или тяжело. Ведь я всегда хотела заниматься литературой и историей. И чувствовала в себе готовность послужить чему-то большому. – И в этом вы не видите никакого подвига со своей стороны? – Абсолютно! Наоборот, жизнь наградила меня возможностью делать то, что я хотела и умела. Считаю, что любая женщина на моём месте, способная помочь Солженицыну, тоже бы это делала. Он очень лёгкий человек в быту. И никакого служения, отдельного от служения его работе, ему не требовалось. – А быть его музой не хотелось? – В дополнительном вдохновении он не нуждался. Но если считать музой подругу, с которой хочется не просто делить долгий, трудный путь, но и дарить друг другу радость и счастье, то это было. Этим мы оба с ним были богаты. – Как ухаживал за вами Александр Исаевич, расскажите! – Был одновременно и суровым, и нежным, такое соединение действует очень сильно. Однако после многих тяжёлых лет в первом браке он буквально возненавидел обязательные подарки на дни рождения, вообще всякие внешние ритуальности. Но цветы дарил. До сих пор помню первый букетик ландышей (его любимые цветы!) в подземном переходе метро, где он меня ждал. – «Прежде, чем мы познакомились с Алей, – писал о вас Солженицын, – я её предузнал, счастливо угадал»… – У меня такого чувства быть не могло. Потому что до знакомства с ним (которое состоялось благодаря их общему другу Наталье Столяровой – авт.) я уже знала его как писателя: читала всё, что было опубликовано и что ходило в Москве в самиздате. Он очень виден в том, что пишет. Видна его страдающая, и гневная, и застенчивая душа. И при личном знакомстве оказался именно таким, каким я представляла его себе по книгам. – Откликнувшись тогда, в 1968-м, на просьбу Александра Исаевича напечатать новую редакцию «В круге первом», вы сразу же осмелились сделать ему какие-то замечания по тексту? – Конечно, нет. Но в сталинских главах той редакции появились новые детали, которых не было в самиздатовском варианте и в которых, как мне казалось, присутствовали неточности. Допустить их, чтобы он был уязвим, я считала, нельзя. И заметила: насколько я знаю, в действительности было так-то и так-то. Он очень поразился. Проверил. Оказалось, что я права. Постепенно начала заниматься и литературным редактированием. Сначала робко, затем, ободрённая его готовностью прислушиваться к моим замечаниям, всё увереннее. – «Я в жизни не встречал человека с таким ярким редакторским талантом, как моя жена, – признавался Солженицын в «Зёрнышке». – Не решусь сказать, у какого русского писателя была рядом такая сотруженица». А сами вы что-то пишете, Наталья Дмитриевна? – Нет. И не писала никогда. Разве что стихи в юности, как многие. Но всё написанное Александром Исаевичем с того времени, как мы познакомились, неизменно проходило через мои глаза и руки. Включая публицистику и письма общественного значения. – Случалось, что он не принимал вашу критику, что вы ссорились? – Не ссорились – спорили. Часто и бурно. Хотя гораздо чаще он замечания принимал. – Споры по поводу воспитания детей тоже возникали? – Единственный раз отец хлопнул ремнём маленького Ермолая, на что я сказала: «Ещё раз хлопнешь – уйду от тебя». Больше ничего подобного не было. Из-за чего ударил? Проснувшись как-то после «мёртвого часа», Игнат с Ермолаем (одному – два года, другому – около четырёх) разодрали подгузник. Я захожу к ним (мы жили в Цюрихе) и вижу: весь тёмный ковровый пол, который только что пропылесосила помогавшая нам в уборке женщина, усыпан непонятно чем белым. Вскрикнула. Испугавшись, что что-то случилось, Александр Исаевич спустился вниз и просто рассвирепел: «Вы что наделали, свинята? Человек навёл порядок, а вы?!» Вытащил ремень и хлопнул сознавшегося Ермошу. К тому, что кто-то не уважает чужой труд, он всегда относился непримиримо. – Сыновья понимали особый смысл высылки вашей семьи из СССР? – Когда нас выслали, они были совсем крошками. Степану всего полгода исполнилось, я его в корзине несла… После двух с половиной лет жизни в Швейцарии мы переехали в Америку. И уже там они, мне кажется весьма рано, осознали, что наше изгнание имеет «вложенную цель», как называл её Александр Исаевич. Никто не говорил им, что мы, каждый по мере своих сил и способностей, должны исполнить некую миссию, послужить России и т. п. Но, ложась спать, они видели, что отец ещё работает. Бежали утром умываться – а мать уже за работой. Жизнь в работе, причём в любимой работе, воспринималась ими как норма. – Знаю, что и ваша мама, уехавшая вместе с вами, помогала не только по дому и с воспитанием внуков… – Да, во всём. Не было, скажем, наборных шрифтов с ударением – и она, хорошо рисовавшая, ставила через лупу эти ударения от руки! Александр Исаевич ласково называл её Катенька. У нас была настоящая команда. Семейный подряд! И дети начали помогать довольно рано, особенно с языками, с переводами. Да мы и сегодня, слава богу, – команда. У всех свои судьбы, свои профессии, но каждый каждому готов помочь в любую минуту. – На чужбине наверняка особенно дороги были какие-то семейные торжества? – Конечно. Отмечали – изобретательно, с выдумкой – дни рождения всех четырёх сыновей (старший, Дмитрий, сын Натальи Дмитриевны от первого брака, умер от сердечного приступа в 1994-м – авт. ), Новый год, большие церковные праздники. На Пасху бабушка расписывала яйца, я делала творожную пасху и пекла куличи. И до сих пор пеку. Кроме того, Александр Исаевич завёл в Вермонте обычай отмечать старый Новый год. В течение года он записывал горькие сведения о смертях друзей на родине и там, в эмиграции, а также людей, много послуживших России. И каждый год 13 января в домовой церкви мы служили по ним поминальную службу. – Однажды вы сказали: «Мне было ясно, когда я выходила замуж за Солженицына, что я хотела бы для него сделать. Разделить – бой. Разделить – труд. Дать и вырастить ему достойное потомство. Я не знала – получится ли». Получилось? – Разделить бой и труд получилось несомненно. И детьми, считаю, нас Бог благословил. Во всяком случае, при жизни Александра Исаевича никто из них его не разочаровал. – А как вы решались рожать своих «солженят» одного за другим в то время, когда над Солженицыным висела угроза физического уничтожения? – Так это и был, как говорится, наш ответ Керзону! Жить с оглядкой, думая что завтра случится неизвестно что и я, возможно, останусь одна, – значит, добровольно принять страх. Вступить с властью в какой-то ритуальный танец. Допустить её в собственную жизнь. Нет, мы хотели жить и жили по своим правилам.«Бог послал мне трудную, но очень счастливую жизнь»
ЛАНДЫШИ ИЗ 60-Х
Угадать человека
СЕМЕЙНЫЙ ПОДРЯД СОЛЖЕНИЦЫНЫХ
«НАШ ОТВЕТ КЕРЗОНУ!»