Павел Спиваковский. Архипелаг ГУЛАГ

Павел Спиваковский

Архипелаг ГУЛАГ

«АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ» — «опыт художественного исследования» А.И. Солже­ни­цына. Это произведение было начато в Рязани 27 апреля 1958 года, а закончено в «Укрывище», на хуторе Хаава под Тарту (Эстония) 22 февраля 1967. Писать «Архипелаг ГУЛАГ» приходилось в сугубо конспиративной обстановке, поскольку А.И. Солженицын поставил перед собой чрезвычайно опасную по тем временам задачу — создать художественное исследование советской репрессивно-карательной системы 1918–1956 гг. Автор собрал обширный исторический материал, использовав, в частности, показания 227 свидетелей, бывших узников советских концлагерей. Чтобы не поставить этих людей под угрозу преследования со стороны советских властей, писатель, в 1968 г. тайно передав на Запад микрофильм с текстом своей книги, решил временно отложить ее публикацию. И лишь 5 сентября 1973 г., узнав о трагической гибели своей помощницы Е.Д. Воронянской и о том, что машинописная копия «Архипелага…» захвачена КГБ, Солженицын разрешил публикацию этого произведения на Западе, первоначально — в издательстве «YMCA-press» (первый том вышел в декабре 1973 г., второй и третий — в 1974 г.). «Архипелаг ГУЛАГ» произвел на западную общественность впечатление разорвавшейся бомбы. Репрессивная сущность коммунистической системы была выяв­лена в этом произведении с большой художественной силой и неотразимой убеди­тельностью, что побудило многих западных «левых» интеллектуалов к выходу из коммунистических партий и публичному пересмотру своих взглядов. В то же время советские власти стремились дискредитировать писателя всеми способами, а 13 февраля 1974 г., лишив гражданства, выслали его из СССР в Западную Германию. 17 июня того же года Солженицын основал «Русский об­щест­венный фонд помощи заключенным и их семьям», куда направил и до сих пор направляет все без исключения гонорары за издание книги «Архипелаг ГУЛАГ» во всем мире.

В Советском Союзе это произведение было впервые опубликовано лишь в 1989 г. В декабре 1990 постановлением Совета Министров РСФСР Солженицыну была присуждена Государственная премия РСФСР за книгу «Архипелаг ГУЛАГ». 11 декабря того же года писатель, поблагодарив Комитет по Государственным премиям РСФСР в области ли­те­ра­ту­ры, искусства и архитектуры «за единодушное отношение» к этому произ­ведению, отказался от премии, подчеркнув, что «Архипелаг ГУЛАГ» — книга о стра­даниях миллионов и автор не имеет морального права «собирать на ней почет» лишь для одного себя. Такое решение было связано еще и с тем, что это произведение было заду­мано Солженицыным не только как памятник всем жертвам коммунистического тота­литаризма, но и как воплощение голосов тех, кто не дожив до освобождения и реа­би­ли­та­ции, не смог донести до нас страшный опыт своей жизни. Всем этим людям автор и посвятил свою книгу, попросив у них прощения за то, что «не все увидел, не все вспомнил, не обо всем догадался».

«Архипелаг ГУЛАГ» имеет подзаголовок «Опыт художественного исследования». Сама ситуация, в которой создавалась эта книга — недоступность основных документов, необходимых для научного анализа данной темы, и в то же время обилие личных свидетельств бывших лагерников — побудила Солженицына выйти за рамки тради­ци­он­ных жанров и создать новый тип произведения, пограничный между худо­жественно-доку­ментальной и научно-популярной литературой, а также публицистикой. «Архипелаг ГУЛАГ» точностью изображения мест заключения напоминает «Записки из Мертвого дома» Ф.М. Достоевского, а также «Остров Сахалин» А.П. Че­хо­ва, однако автор подчер­ки­вает резкое различие между дореволюционной катор­гой, которая была средством наказания людей, как правило, виновных в тех или иных преступлениях, и каторгой советской, ставшей инструментом классовой борьбы, способом расправы с целыми слоями общества — «вредными насекомыми», по словам В.И. Ленина (статья «Как орга­ни­зовать соревно­ва­ние?»). Причем «вредными насекомыми» вождь мирового пролетариата назы­вал, подчеркивает Солженицын, не только «классово-чуждых», но и, например, рабочих, «отлынивающих» от работы в партийных типографиях, предста­вителей того самого класса, диктатуру которого якобы осуществляли большевики. Не ограничиваясь критикой сталинской эпохи, писатель полностью разрушает миф о «гуманности» ленинизма, весьма убедительно доказывая при этом, что в основе преступлений советской власти не только злая воля отдельных людей, таких, как В.И. Ленин и И.В. Сталин, но в первую очередь сама человеконенавистническая идеоло­гия, безбожная и кровавая. Писатель подчеркивает: для того чтобы делать зло, «человек должен прежде осознать его как добро или как осмысленное закономерное действие». Человеческая природа побуждает «искать оправдание своим действиям». И тут на помощь приходит идеология, не только «прощающая» любые преступления, но даже требующая их. Вместе с тем Солженицын указывает на то, что его книга не является «политическим обличением», так как «линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека». В течение жизни эта линия перемещается, «то теснимая радостным злом, то освобождая пространство рассветающему добру», и поэтому один и тот же человек в разные моменты своей жизни может приближаться то «к дьяволу», то «к святому». «А имя не меняется, и ему мы приписываем все», — добавляет писатель. В понимании душевно-духовной жизни как постоянно изменяющейся, текучей Солженицыну близка толстовская «диалектика души»: человек в разное время и в разных обстоятельствах оказывается сущностно не равен сам себе.

Писатель стремится не просто к восстановлению правды о самых страшных стра­ни­цах русской истории, но, прежде всего, к духовному очищению, прозрению и раскаянию. И начинает с себя. Солженицын вспоминает свои молодые годы и называет себя тогдашнего (марксиста-ленинца) «вполне подготовленным палачом»: «И попади я в училище НКВД при Ежове — может быть у Берии я вырос бы как раз на месте?..» — горько иронизирует автор. Писатель с резкой остро nой и большим нравственным мужеством осмеливается увидеть задатки такого же злодея и в самом себе (и в каждом), резко отрицая руссоистскую идеализацию человеческой природы. Не случайно поэтому в «Архипелаге…» осуждаются не столько совершавшие преступления люди, сколько сами эти преступления. Говоря о палачах ленинских и сталинских времен и призывая «всех разыскать и всех судить!», Солженицын добавляет: «Судить уже не столько их, сколько их преступления. Добиться, чтоб каждый из них хотя бы сказал громко: — Да, я был палач и убийца». Этот призыв вызван у Солженицына отнюдь не жаждой мщения, но объективной потребностью в духовном оздоровлении России, невозможном, по его убеждению, без всеобщего публичного покаяния в содеянном.

«Архипелаг ГУЛАГ» — книга, наполненная не только тьмой и страданием бесчис­лен­ных жертв, но и волей к очищению, просветлению. Это произведение не подавляет читателя, не вызывает чувство безысходности и отчаяния, но приобщает к осознанию происшедшего как общенациональной трагедии, закономерным результатом которой оказывается катарсис. Призывая читателя к ответственной жизненной позиции, к тому, что М.М. Бахтин в работе «К философии поступка» назвал «не-алиби в бытии», Солженицын подчеркивает, что нравственное оздоровление страны и народа невозможно без осознания всей глубины национального нравственного падения.

Показательно, что свой личный опыт заключения писатель оценивает как безусловно полезный. Вместо негодования и проклятий, он произносит: «Благословение тебе, тюрьма, что ты была в моей жизни!» Автор указывает на творческую плодотворность опыта М. Сервантеса, проведшего годы в рабстве, Ф.М. Достоевского на каторге, а также на Л.Н. Толстого, который сожалел о том, что никогда не был в заключении. По мнению Солженицына, пребывание в неволе может быть парадоксальным образом полезно для писателя (если, конечно, он при этом остается в живых), позволяя не на словах, а на деле «слиться» с простым народом, плодотворно соединив в себе две культуры, два мировидения: простонародное и элитарное (интеллигентское).

В первых двух томах своей книги Солженицын проводит читателя сквозь пропасти и бездны рукотворного лагерного ада, чтобы затем, в третьем томе, открыть перед ним «про­сторы свободы и борьбы», пути преодоления оков коммунистического рабства, а также нравственного и духовного возрождения. Для композиционной структуры этого произведения характерно четкое деление на три тома, и семь частей, которые, в свою очередь, делятся на главы с ясно обозначенной исследовательской тематикой. В этом проявляются черты, сближающие «Архипелаг ГУЛАГ» с произведениями научных и на­уч­но-популярных жанров. При этом Солженицын активно использует характерный для художественной литературы прием введения «чужого слова», в частности несобственно-прямой речи. В книге получают право голоса и палачи и их жертвы, эти голоса сталкиваются и идеологически переплетаются, вовлекая и самого читателя в анта­го­нистическое противостояние двух человеческих общностей, осмысливаемое в ко­неч­ном счете как противостояние правды и лжи.

Язык «Архипелага…» многообразен. При помощи парономастических коннотаций писатель выявляет неожиданные смысловые значения самых, казалось бы, обычных слов. Так, например, в слове «острог» ему слышится и «строгость», и «острогá», и «остротá», и «осторожность», и «рог», а при упоминании о прокуроре СССР Андрее Януарьевиче Вышинском «так и хочется обмолвиться Ягуарьевич», замечает повествователь (исполь­зование анимализации как сатирического приема весьма характерно для поэтики Солже­ни­цына). Соединяя различные индивидуальные и официальные формы организации речи, писатель воссоздает сложнейшую картину общенациональной катастрофы, в которую вовлечены все слои общества, и жертвы и палачи: от крестьян, для языковой харак­те­ри­сти­ки которых применяются сказовые приемы, до «великого» Сталина. Весьма характерно для этого произведения использование оксюморонного соединения навязы­ваемой человеку лжи и жизненной правды, которые оказываются не только проти­во­положны по сути, но и несовместимы стилистически. Внутреннее освобождение начи­нается, по Сол­же­ницыну, с выработки свободного и правдивого языка, не подчиненного ни лжи советского официоза, ни самообману конформистского сознания, поэтому лингво­стилистика «Архипелага…» осмысливается в этом произведении не только чисто худо­жественно и идеологически, но прежде всего этически.

Лит.: Солженицын А.И. К американскому изданию третьего тома «Архипелага ГУЛАГа» // Солженицын А.И. Публицистика. Т. 3. Ярославль, 1997. С. 502–503; Левит­ская Н.Г. Александр Солженицын: Библиографический указатель. М., 1991; Нива Ж. Сол­жени­цын. М., 1992; Маркштайн Э. О повествовательной структуре «Архипелага ГУЛАГ» // Филологические записки. Вып. 1. Воронеж, 1993; Потапов В. Сеятель слово се­ет (О Солженицыне — на возврате дыхания и сознания) // Знамя. 1990. № 3; Стру­ве Н.А. «Архипелаг ГУЛАГ» // Струве Н.А. Православие и культура. М., 1992; Телицы­на Т.В. Образность в «Архипелаге ГУЛАГ» // Филологические науки. 1991. № 5; Хар­рис Д.Г. «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и «литература достоверности» // Русская ли­те­ра­ту­ра XX века: Исследования американских ученых. СПб., 1993; Шмеман А. Сказочная книга // Вестник РСХД. Париж, 1973, № 108/110; Шнеерсон М. Зов к раскаянию // Шнеер­сон М. Александр Солженицын. Frankfurt a.M., 1984.