Эдвард Радзинский. «Это не могло быть случайно»

Эдвард Радзинский

«Это не могло быть случайно»

Я делал передачу о Солженицыне. Как сделать? 45 минут, титан, который победил довольно обширную ядерную державу, мне было интересно, как всегда, когда я занимаюсь биографиями, искать эти точки. И одна меня абсолютно потрясла. Вот он написал «Архипелаг», он живет пока с этим ощущением мистики, потому что все, что он сделает, это для того, чтобы быть голосом этих сотен тысяч, миллионов, которые легли в землю, которые легли в этом ГУЛАГе. И всю жизнь он строит только так, чтобы иметь возможность рассказывать об этом. Он скрывает эту рукопись, вся его жизнь тогда — это сокрытие, это жизнь вчерашнего лагерника. И случается чудовищное: они захватывают эту рукопись, они ее арестовывают. Он понимает, что все кончено, что все, зачем Он его держит на земле, все кончено, но тогда: зачем он спас его когда-то от рака, зачем все эти мучения. Все кончено… И тут он понимает другое: это не могло быть случайно, что это — швырок Его. И Солженицын понимает, что теперь он обязан изменить жизнь, его к этому призывают. И дальше этот прежде вечно боящийся человек становится безумно смелым. И он начинает жить, как он объявляет, «не по лжи». Все, что он думает в стране, он говорит.

Дальше происходит жуткая история, власти не привыкли к этому. Я читал протоколы Политбюро, они начинают заседать и не знают, что с ним делать. Потому что есть правило — раб должен таиться. Синявский и Даниель, начиная писать, будут это делать под чужими именами, тайно. А он — явно, во весь голос. И сидит Политбюро, и решает. Один говорит: «Надо задушить его в объятиях, объявим, что разногласий у нас с ним никаких нет, а у него разногласия только с плохими писателями». Второй говорит: «Это нельзя, потому что соблазнит многих». «Надо его выслать, давайте вышлем к Брандту». Андропов говорит: «Брандт его не примет…» — «Почему?» — «А это он Брандту не велел себя принимать». Несчастный Брежнев говорит: «А может, выслать его в социалистическую страну…» Вот так сидят, мучаются.

Солженицын назвал свою книгу «Бодался теленок с дубом». Это дуб бодается с теленком, дуб, который понял, как надо жить.

Вспомнил Шкловского. Был юбилей 90 лет, все выступали и говорили о нем, вдруг я услышал его жалостливый голос: «А когда я же я сам о себе буду говорить»… Поэтому сейчас расскажу о себе… Мне тоже пришлось по-своему абсолютно изменить жизнь. Я тогда был преуспевающим драматургом. Я написал пьесу «Беседы с Сократом». Но ситуация была очень сложная, поэтому вначале было решено, что я написал пьесу о Солженицыне, ее не разрешали. Потом Солженицын уехал, и пьесу не разрешали, потому что решили, что я написал пьесу об академике Сахарове. Джигарханян, который начинал слишком молодым репетировать Сократа, постепенно подходил к его возрасту, и через шесть лет пьесу разрешают. До этого я пытался им объяснить, что это про Сократа, что они зря думают, что это про них, это про всех, потому что это вечное — Иерусалим, избивающий своих пророков и камнями побивающий посланных к Тебе. Это человечество. Они пугались этого голоса, но не разрешали. Вдруг почему-то разрешили. Это глубокая тайна: почему-то запрещают, а потом почему-то разрешают, — но мы привыкли.