Дмитрий Быков. Другая Россия Александра Солженицына

Дмитрий Быков

Другая Россия Александра Солженицына

Александр Солженицын не нуждается в защитниках, но опровергнуть одну ложь все же следует — вне зависимости от того, злонамеренно она насаждается или простодушно.

Многие публицисты — не станем называть их имена, поскольку одни заблуждаются искренне, а других не хочется пиарить — утверждают, что Солженицыну очень нравилась путинская Россия и что построена она именно по его лекалам. Он этого хотел. Тут тебе и сохранение властной вертикали при отсутствии внятной идеологии, и лозунг народосбережения (правда, только на словах), и сильный национальный лидер, и православие, и цензура.

Россия путинская похожа на Россию солженицынскую не более, чем спящий на мертвого. Ибо главным требованием Солженицына к России — и к любой другой нации — было наличие у граждан нескольких твердых убеждений, ради которых они готовы жить, работать и умереть, если потребуется. А в современной России, где окончательно спутались все карты, у подавляющего большинства людей вместо позвоночника труха. На фоне этого факта совершенно теряют смысл все внешние успехи: если у тебя нет собственной вертикали (которая в глазах Солженицына только и была настоящей ценностью) — тебя не спасет никакая государственная.

Россия — вообще не самая идеологизированная страна: жертва здесь может выпивать и закусывать с палачом, вертухай — гулять с бывшим зэком, как в песне Галича, а бывший преследователь диссидентов выступает перед аудиторией крупнейшего бизнес-издания с проповедью о чекистском крюке, на котором удержалась страна, и ничего, все это кушается. Здесь ценятся не убеждения, а масштаб — и потому в списке кандидатов на гордое посмертное звание «Имя Россия» на равных соревнуются Ленин, Сталин, Николай II, Высоцкий и Грозный. Идеологически они непримиримы, а страной любимы. Это какая-то болезненная, мучительная родовая травма, изначальный порок системы — полная невосприимчивость к идеологиям. Это мучило Солженицына всю жизнь. Именно об этом, а не о еврейском вопросе, написаны оба тома «Двести лет вместе». Солженицын взял на себя титаническую задачу по формированию нации. Решалась она прагматично, пошагово — он был математик и мыслил четко. Пункт первый, наипростейший: не лгать. Не участвовать в том, что не любишь, не подписывать то, чего не разделяешь, не голосовать за тех, кому не веришь. Трудно? Ничего трудного. Пассивное сопротивление — самое безнаказанное, а душа уже чище, и думать уже легче, и круговая порука всеобщего вранья уже разорвана. Пункт второй, тоже не самый сложный: знать. Помнить, что было, не давать отбирать память — и тут к услугам современного читателя компактно изложенная и внятно прокомментированная история русской революции (в документальной, отдельно изданной части «Красного колеса»). Три тома «Архипелага» — феноменальное по плотности и полноте исследование репрессивной системы, в которую неизбежно вырождается любое общество, в котором власть бесконтрольна, а население беспринципно. Военные повести, рассказы и пьесы. Готовая, доступная, мощно написанная энциклопедия русского характера. И отсюда пункт третий: заново сформировать этот самый характер, преодолеть его родовые пороки вроде беспринципности и неготовности к самоуправлению. Многие в начале шестидесятых заговорили, что Иван Денисович Шухов — русский национальный тип, каким он мечтается Солженицыну. Уживчив, мастеровит, покорен, трудолюбив, добр — новый Платон Каратаев, да и только. Но Солженицыну-то вовсе так не кажется! Иван Денисович — один из миллионов, на его примере лучше всего показать ужасы ГУЛАГа, но не только. Через Шухова показано другое — как и почему это стало возможно. Ведь убеждения-то есть у единственного героя повести — сектанта Алеши. Он, а не Шухов, произносит главный монолог, на него, а не на Шухова, авторское упование. Шухов нужен, чтобы показать, что с народом сделали — что народ сделал с собой, если уж договаривать до конца. А Алеша — путь, которым надо идти. Ведь и в «Образованщине», столь часто ругаемой в интеллигентской среде, присутствует одна заветная мысль: никакое образование, никакая терпимость ничего не стоят без твердой и прочной веры. Не обязательно религиозной — но нужен личности хоть какой-то костяк, хоть какие-то границы, которых не переступишь. Абсолюты. Найти их и построить вокруг них собственную личность — вот задача для каждого; тогда, глядишь, постепенно структурируется и нация, и начнется самоуправление, и рухнет пирамида. Но начинать эту работу надо с собственной души — и как это делать, он показал отлично. Найти нечто, чего не уступишь никому, — а там и жизнь вокруг этого стержня устроится.

Не в последнюю очередь он учил этому собственным примером: к текстам ведь не всякий восприимчив. И доказал жизненность собственного учения: прошел войну, вынес лагерь, не сломался ни в шарашке, ни в Экибастузе, победил рак, одолел цензуру, разрушил государственную ложь, покорил читателей всего мира, вернулся из долгого изгнания. Триумфальный путь, а всего-то и надо — говорить, что думаешь, делать, что задумал, работать больше, чем отдыхать. Конечно, если бы общество состояло из Солженицыных, это было бы не самое толерантное и удобное общество. Но когда такой — один на всю страну, это тоже, согласитесь, неправильно. Не вполне понятно, устоит ли это село без праведника, особенно если сейчас этому селу так прет, что оно вообще отвыкло задумываться.

Нет, Россия сегодня — совсем не солженицынская. И вряд ли станет солженицынской на нашем веку. Но кому-нибудь когда-нибудь надоест жить полужизнью, говорить полуправду и общаться с полулюдьми. И этот кто-то поймет, что отступать можно лишь до известного предела. Это ведь тоже есть в русском характере, и много раз спасало. Вот тогда и начнется медленное и трудное строительство национального позвоночника — это вам не вертикаль власти, он строится годами. И тогда опыт Солженицына окажется бесценен — не только как наука, но и как стимул: он умел писать азартно, заразительно, так, что все кажется осуществимым и радостным.

А пока — не будем принимать муляж страны за ее истинное лицо. Продолжим медленный и трудный путь от Ивана к Алеше, от Денисыча к Исаичу, от России никакой к России живой.