Никита Струве. Почему Святая Русь обернулась царством сатаны
Никита Струве. Почему Святая Русь обернулась царством сатаны
Никита Струве
Почему Святая Русь обернулась царством сатаны
Беседу вел Михаил Бойко
Никита Алексеевич Струве (р. 1931) — издатель, славист, исследователь проблем русской эмиграции и культуры России. Родился в парижском предместье Булонь, в русской эмигрантской семье. Внук философа, экономиста, одного из лидеров кадетской партии Петра Струве. В течение шести лет работал на кафедре славистики (возглавляемой проф. Пьером Паскалем) в Сорбонне. В 1978 году возглавил крупнейшее в Европе русскоязычное издательство YMCA-press. Главным событием в этой области считает издание «Архипелага ГУЛАГ» (1973), а затем встречу с Александром Солженицыным и долголетнее с ним сотрудничество. В 1991 году в Москве открыл издательство «Русский путь». Переводчик на французский язык стихотворений Пушкина, Лермонтова, Фета, Ахматовой и других поэтов. Главный редактор журналов «Вестник Русского христианского движения» и «Le Messager Orthodoxe». Автор исследований «70 лет русской эмиграции» (1996, готовится русское издание), «Осип Мандельштам. Его жизнь и время» (1988, есть русское издание) и сборника статей «Православие и культура» (М., 1992, 2000).
В начале беседы я обозначил темы, которые желал бы затронуть: эволюция политических взглядов Солженицына, его раздумья в последние годы, отношение к изломам истории России, философским идеям. Но прежде задал вопрос о «Красном Колесе»…
— Никита Алексеевич, как вы полагаете, не переборщил ли Солженицын в «Красном Колесе» с масштабностью замысла? Разве нельзя было передать суть и смысл русской революции посредством книги меньшего объема?
— Поставленные вами вопросы в своей совокупности рассматривают Солженицына преимущественно, если не исключительно, как политика, а не как художника — а ведь благодаря именно художественному дару его слово дошло в мировом масштабе до миллионов сердец и умов. Десятитомная эпопея о революции «Красное Колесо», разумеется, не для среднего читателя, а для любителя высокой литературы, а таких в наш век всеобщей грамотности, телевидения и Интернета, несомненно, меньшинство.
Суть и смысл русской революции Солженицын передал в главках, которые затем издал в виде отдельной небольшой книжечки. Чтобы понять, что хотел сказать Солженицын, достаточно ее прочесть.
Но в том-то и дело, что «Красное Колесо» — художественное произведение, в котором человек, от малого до великого, от рядового до высокопоставленного, в различных проявлениях предстает перед читателем в годы, когда незримо назревала, а затем разразилась революция… Кто прочтет Узлы, никогда не забудет войну в Мазурских болотах, гибель Самсонова, отречение Николая II, образ Ленина в Цюрихе, уличные бои в марте и т.д. и т.п. Тут мы не столько размышляем о революции, сколько ожидаем ее, затем присутствуем при ней и даже в ней участвуем…
Солженицын не доказывает, а показывает, являет. Замысел огромный, впервые осенивший Солженицына чуть ли не когда ему было 18 лет, он нес его в себе всю жизнь, боролся с ним и одолел его. С последней книгой у больших писателей часто идет борьба. Гоголь не дописал «Мертвые души», Достоевский — «Братьев Карамазовых», а вот Солженицыну удалось завершить эпопею, укоротив ее, а последнюю главу — эпилог — подав в ускоренном, еще невиданном в литературе, телеграфном темпе.
— Как вы думаете, прав ли был Александр Исаевич, поддержав в октябре 1993 года президента Бориса Ельцина?
— Провидеть положительные последствия в разгоне Верховного Совета было правильно, это был последний решительный шаг в разрыве с советской системой.
Так же правильно было не голосовать за переизбрание Ельцина на второй срок. В то воскресенье я находился в Москве, А.И. с Натальей Дмитриевной заехали ко мне во французское посольство — после того как в избирательном участке он за Ельцина не проголосовал…
И был прав, даже если мне тогда это было не совсем ясно. К тому же, как потом стало известно, результаты выборов были жульнически подтасованы в пользу Ельцина.
— Не кажется ли вам, что мысль Солженицына циркулирует главным образом в плоскости социологии и психологии русской революции, а не в сфере метафизики?
— Революция — фактическое, можно даже сказать физическое, явление в истории. Объяснение ее многопланово, а метафизическое — наиболее сложное. Поди объясни, почему Святая Русь обернулась царством сатаны?
Солженицын восприимчив к иррациональным, демоническим силам в истории, это видно в изображении Парвуса, Ленина, обреченности добра… Ведь читателю в ходе повествования все время кажется, что революцию можно было бы и остановить, побороть, если бы те или иные деятели принимали правильные решения. Фатум в истории — метафизическое начало, его олицетворяет Самсонов — «семипудовой агнец».
— Насколько глубок был интерес Александра Солженицына к русским философам Серебряного века и их идеям?
— О наличии этого интереса красноречиво говорит герой «Красного Колеса», «астролог» Варсонофьев, в известном смысле собирательное лицо, прототипом которого, если не ошибаюсь, был Павел Новгородцев.
А.И., разумеется, читал «Вехи», «Из Глубины», Бердяева, а из следующего поколения ценил Георгия Федотова. К моему деду он питал большое уважение, как известно, он изобразил его в «Красном Колесе», кстати, просил меня сообщить ему кое-какие детали его облика, которыми и воспользовался…
— Можно ли считать Солженицына либеральным консерватором, если воспользоваться термином вашего деда?
— Назвать А.И. либеральным консерватором, почему бы и нет? Но этот ярлык несколько устарел. В свое время он указывал на эволюционный процесс, сочетание традиции и свободы, на необходимую умеренность в преобразованиях, и это в условиях монархического строя. Но в наше время консерватором по отношению к советскому 70‑летнему режиму быть не приходится…
В социополитической сфере одно из ценнейших пожеланий А.И. это — начинать строить демократию снизу, с местного самоуправления…
— Ваш дед ради возможности участвовать в текущей политике, как правило, откладывал свои социологические и философские исследования. Будь он жив, оправдал бы он затворничество и молчание Солженицына во время эпохальных потрясений в России, особенно в период после августа 1991 года и до возвращения в Россию?
— Никакого затворничества и молчания в начале 90‑х годов я не вижу. Когда я впервые в своей жизни приехал в Россию в сентябре 1990 года, я привез с собой последнюю написанную им публицистическую статью, нами изданную, — «Как нам обустроить Россию?», тут же, кстати, в России переизданную. В мае 1994 года состоялся его возврат с многочисленные выступлениями и по телевидению, и в печати.
Некоторые Солженицына упрекали, что он не сразу вернулся, но теперь известно, что он считал необходимым кончить «Двести лет вместе», так как возврат в Россию, именно по общественной нагрузке, означал бы длительный перерыв в исследовательской работе.
— Сыграла ли свою роль работа Солженицына «Двести лет вместе» или наше общество еще не созрело для ее адекватного понимания?
— Ставить так вопрос не совсем закономерно. Это кропотливое научное исследование, пожалуй, единственное не художественное произведение Солженицына, который поставил себе задачу вывести тему из слишком страстных и преувеличенных интерпретаций (к примеру, у нас во Франции в книгах по этому вопросу иной раз писалось о десятках, даже сотнях тысяч жертв погромов как о непреложном факте).
— Были ли у вас принципиальные расхождения с Солженицыным в оценке тех или иных событий, персон, идей?
— Так называемых принципиальных расхождений с А.И. у меня не было. В надписи на экземпляре «Бодался теленок с дубом» (1975) он назвал меня не только «другом», но и своим «единомышленником». Это не значит, что мы во всех оценках о тех или иных людях или событиях были всегда и во всем согласны, о чем свидетельствует другая надпись на французском издании «России в обвале» (1998): «Моему “несогласному” переводчику Никите Струве с благодарностью».
Мы действительно часто, но мирно спорили, сверяя свои мнения… А.И. любил предварительную критику своих работ, давал мне их читать в рукописи и был очень внимателен к высказанным замечаниям.
В частности, я прочел его эссе о Бродском в первоначальной допечатной редакции и далеко не все мне в ней понравилось, о чем я ему сказал… Вообще, большой писатель не обязательно лучший критик своих собратьев. Слишком огромен, определенен, своеобразен его литературный мир, чтобы судить беспристрастно о других. Быть может, сознавая это, А.И. часто облекал свои литературные обзоры в стилистические анализы.
— Какие мысли и темы занимали в последние годы Александра Исаевича?
— Последние три-четыре года А.И. жил главным образом мыслью о предстоящей смерти и даже ее торопил: надеюсь, говаривал он, я не проживу дольше ближайшей зимы. Но годы шли, и сроки, им поставленные, проходили, последнее его испытание возрастом и немощами длилось, что не мешало ему работать или высказываться в интервью. Интервью, данное журналу «Spiegel», — превосходно. Не покидала его боль о России, он все больше сомневался, хватит ли у нее духовных и нравственных сил, чтобы снова стать достойной великой страной.