Андрей Мартынов. Писатель vs историк
Андрей Мартынов. Писатель vs историк
Андрей Мартынов
Писатель vs историк
Художественный роман или научная монография?
Василий Максимов. Единственный учитель.
Херсонский областной художественный музей
имени А.А. Шовкуненко
Так уж получилось в России, что писатель воспринимается учителем жизни. А раз так, то любое его слово — если не истина в последней инстанции, то наверняка просто истина. Нездоровая, между прочим, ситуация. В первую очередь для общества.
Поэтому неудивительно, что любой исторический роман или повесть читателями воспринимаются если не как историческая энциклопедия, то как научная монография.
И неважно, что исторический атаман Александр Дутов не пил вообще. Раз в «Хождении по мукам» он пьет водку стаканами, значит, и в жизни крепко пил.
И неважно, что исторический д’Артаньян в силу возраста не мог участвовать в осаде Ла-Рошели и дослужился лишь до генерал-майора. Раз Александр Дюма заставил его сражаться под Ла-Рошелью, а затем сделал маршалом – значит, так и было.
Участники международной конференции, посвященной «Красному Колесу» (2011), материалы которой публикуются в настоящем издании, задавались подобными вопросами: об отношении исторической реальности и художественного вымысла в знаменитой солженицынской эпопее.
Польский исследователь Петр Глушковский не считает Солженицына историком. Ведь писатель «подбирал только такие материалы, которые подходили к его исторической концепции, а другие источники он игнорировал».
Александра Солженицына:
на пути к «Красному Колесу».
М.: Русский путь, 2013. 560 с.
Вместе с тем Глушковский отмечает, что солженицынские «взгляды на историю послужили для многих историков толчком для дальнейших исследований». Он обращает внимание, что даже такой известный критик Солженицына, как Ричард Пайпс, «повторяет многие дискуссионные суждения русского писателя-пророка».
В свою очередь, Алексей Шепель (Санкт-Петербург) приводит обширный список исторических источников (воспоминания участников боев, заключения комиссий, исследования), послуживших основой для романа «Август Четырнадцатого». Все они использовались чрезвычайно корректно. Интересно, что образ красного колеса был позаимствован писателем из воспоминаний полковника Владимира Желондковского, описавшего горящую мельницу.
Думается, что, размышляя об отношении исторической реальности и вымысла в знаменитой эпопее Солженицына, нужно учитывать два момента. Во-первых, «Красное Колесо» — это исторический роман, а не научная монография, а потому не претендует на полную достоверность в отличие от «Архипелага ГУЛАГ». Во-вторых, Солженицын сам отмечал случаи отхода от исторической достоверности. В этих случаях изменялись имена и фамилии персонажей (генерал Александр Свечин превращался в Виктора Свечина, писатель Федор Крюков — в Федора Ковынева, а инженер и общественный деятель Петр Пальчинский — в Петра Ободовского).
В сборнике также содержится очень интересная статья Натальи Солженицыной об истории создания «Красного Колеса». Первоначально планировалось 22 части эпопеи: от «Августа Четырнадцатого» до начавшейся в 1929 году форсированной коллективизации и индустриализации – эпохи «Великого перелома». В книге должны были быть два главных героя: полковник Северцев (будущий Воротынцев) и прапорщик-революционер Ольховский (Ленартович). В статье подробно описана обширная картотека писателя, в которой содержались материалы, необходимые для работы над эпопеей.
Из других материалов сборника интересна статья Людмилы Сараскиной о месте Петра Столыпина в «Красном Колесе» и американского исследователя Ричарда Темпеста с «говорящим» названием — «Фермопилы Георгия Воротынцева: солженицынская концепция мужественности».
«Поэт в России — больше, чем поэт», — обронил однажды Евгений Евтушенко. Будем надеяться, что материалы конференции откорректируют, хотя бы отчасти, столь злосчастный статус. Пусть не поэта, так писателя, от которого общество требует неподобающей деятельности. Хотя в данном случае роль историка все же предпочтительнее, чем роль учителя жизни.