Эндрю Вахтел. «Художник и историк в Солженицыне прекрасно сочетаются»

«Художник и историк в Солженицыне прекрасно сочетаются»

Беседу вела Татьяна Кучинко

(«В его любви к России не было истерики»: Американские ученые — о Солженицыне // Православие и мир. 2014. 11 декабря. URL: http://www.pravmir.ru/v-ego-lyubvi-k-rossii-ne-byilo-isteriki-amerikanskie-uchenyie-o-solzhenitsyine)

— Ваша статья о «Красном Колесе», где вы немало говорите о новаторстве Солженицына, названа «Назад к летописям». Не могли бы вы пояснить, как в Солженицыне совмещаются традиционализм и новаторство?

— В плане сочетания традиционализма и новаторства Солженицын — очень коварный писатель (слово «коварный» здесь является комплиментом). Первоначально, когда ты его читаешь, традиционализм бросается в глаза. Только когда перечитываешь произведение, начинаешь видеть новаторство.

Главная причина, по-моему, заключается в предубеждении, что если автор — новатор, то всё у него должно быть инновационное: новая структура, новые формы, новый словарь. А у Солженицына не так. Бывает так, что его произведение выглядит как традиционный исторический роман (особенно первый том «Красного Колеса», например).

Только после первого чтения читатель понимает, что тут много инноваций: от словарного запаса до общей структуры (о чем я писал в упомянутой статье). Или можно рассмотреть на предмет этого рассказ «Матрёнин двор». Самый, как будто, традиционный сюжет, но на фоне советской литературы очень необычный. То есть в любом художественном произведении Солженицына можно найти смесь новаторских и традиционных приемов, и не всегда одних и тех же.

— Какое из произведений Солженицына, на ваш взгляд, наименее прочитано русскими читателями, какое — западными? Почему так сложилось?

— Насчет России не могу сказать, потому что не знаю, что именно русские читают. По поводу американской аудитории можно сказать, что из произведений Солженицына широко читались «Один день Ивана Денисовича» и первый том «Архипелага ГУЛАГ».

Вы, может быть, знаете, что американцы не славятся любовью к чтению, поэтому отсутствие в их круге чтения других текстов не должно слишком удивлять. Конечно, знатоки читали и «В круге первом» и «Раковый корпус». Публицистику, по-моему, вообще не знают, кроме «200 лет вместе», в своё время вызвавшего обсуждение, которое, кажется, уже забыто.

— Что во взглядах Солженицына вы не можете принять?

— Я считаю, что Солженицын никогда не понимал Соединенные Штаты (и даже особенно не старался их понимать). У него была очень ясная идея, что ему надо сделать во время своего пребывания в США, и он это сделал.

Но одновременно он не мог не высказывать своё мнение об американском обществе. На мой взгляд, лучше бы он этого не делал, хотя не могу сказать, что он совсем был неправ. Но многих нюансов он не понимал, а если ты хочешь, чтобы тебя слушали, лучше хоть какие-то тонкости знать.

— А за что вы больше всего его цените?

— Больше всего я ценю его умение сочетать социальный и художественной анализ в одном произведении. Это комбинация проходит красной нитью через почти всё его художественное творчество и действительно делает его уникальным феноменом литературы XX века. Публицистика Солженицына мне менее близка, хотя, конечно, она тоже написана блестящим языком.

— Солженицын — одна из самых мифологизированных фигур русской истории. Какие мифы о Солженицыне кажутся вам наиболее далёкими от реальности?

— Эта проблема больше касается русской аудитории, и здесь я не могу ответить. Если мы будем говорить о мифах среди тех американцев, которые знают Солженицына, я бы сказал, что самый главный миф заключается в представлении о Солженицыне как о диссиденте.

То есть американцы считают, что Солженицын всегда был против советской системы целиком, не понимая его первоначальное желание работать внутри этой системы и не осознавая, что его окончательный разрыв с СССР произошёл не по его желанию и не потому, что он полюбил западный образ жизни. Конечно, после «Гарвардской речи» трудно продолжать заблуждаться на этот счёт, тем не менее, этот миф бытует до сих пор.

— Насколько Солженицын кажется вам дидактичным писателем?

— Если говорить про его художественные произведения, можно сказать, что он дидактичный писатель, как дидактичен и любой другой хороший писатель. Это означает, что у него есть своё мнение и свои причины писать, и он хочет донести это до читателя. Он делает это немножко более ясно, чем, допустим, Флобер или Гарсиа Маркес, это бесспорно.

Но было бы натяжкой утверждать, что произведения типа «Один день Ивана Денисовича» или «Раковый корпус» переходят какую-то грань дидактичности и из-за этого мы должны их ценить меньше, чем «Мадам Бовари» или «100 лет одиночества». Ещё надо иметь в виду русскую прозаическую традицию, которая, безусловно, более дидактична, чем некоторые другие.

— Как, на ваш взгляд, сочетаются в Солженицыне художник и публицист? Художник и историк?

— Более или менее я уже ответил на этот вопрос. Мне трудно читать его преимущественно публицистские произведения. Конечно, они написаны блестяще, но для меня они не очень актуальны. А о сочетании литературного и исторического в его художественной прозе я написал целый ряд статей.

Могу сказать, что художник и историк в нём прекрасно сочетаются, и здесь Солженицын продолжает целую традицию такого взаимодействия, которая развивается в России с конца XVIII века. Этой традиции посвящена моя книга “An Obsession with History: Russian Writers Confront the Past” (Stanford U. Press, 1994). К сожалению, русского перевода этой книги не существует.

— Какое из произведений Солженицына лично вам наиболее близко?

— Если мне надо было бы выбрать только одно произведение, которое я возьму с собой, отправляясь на необитаемый остров, я взял бы «Один день Ивана Денисовича» Но, к счастью, теперь мы можем взять с собой электронную книгу, поэтому не надо мучить себя такими вопросами.