Дмитрий Быков. «Для Солженицына важна не доброта и не злоба, а последовательность, чувство ответственности»
Андрей, тут надо разграничить… Это довольно любопытный психологический и литературный феномен: разграничить отношение к персонажу и к человеку, потому что автор вообще любит персонажа всегда, именно постольку, поскольку персонаж даёт ему развернуться. Есть глубокое замечание Булгакова: «Любите персонажей, иначе вы наживёте крупные неприятности». Это не значит, что его надо любить как человека и одобрять.
Дмитрий Быков
«Для Солженицына важна не доброта и не злоба, а последовательность, чувство ответственности»
(Подготовлено на основе материала:
Быков Д.Л. Один // Эхо Москвы. 2017. 6 января.
URL: https://echo.msk.ru/programs/odin/1904074-echo/
«Почему Солженицын как художник увлечён образом Николая II в «Красном Колесе»? Автор жалеет императора, но относится неприязненно, не прощает слабости. Так ли это?»
Солженицын любит Николая, потому что Николай иллюстрирует его любимую мысль. Любимая мысль Солженицына очень проста. И вообще не нужно Солженицына расценивать, оценивать только по его поздней публицистике. Он довольно много наговорил. Как всякий крупный писатель, рискну сказать, как великий писатель он наговорил довольно много ерунды. Это нормальная вещь, потому что без энергии заблуждения художник ни слова не напишет. Кстати говоря, в фильме Хуциева «Невечерняя» очень точно показано, как Толстой, прекрасно сознавая свои заблуждения, всё-таки им поддаётся. Гениальная работа! Но вот там…
Что такое главная мысль Солженицына? Развивая эту мысль, он иногда договаривается до статей, вроде «Наши плюралисты», довольно решительно полемизирует со строчкой Галича «А бойтесь единственно только того, кто скажет: «Я знаю, как надо!», потому что Солженицын-то как раз знает, как надо, и впадает иногда в некоторую интеллектуальную авторитарность. Но мысль эта заключается в том, что в жизни надо быть борцом, а не терпилой. У него многократно подтверждено это, многократно высказано, что «если бы у людей был навык внутреннего сопротивления, другая была бы история России». Вот это я дословно цитирую. Да, другая была бы история России.
Больше скажу, вот это тоже любимая его мысль: если бы сотрудники НКВД, арестовывая людей, рисковали не поужинать дома, понимали, что их могут и убить в ответ, ох как другая была бы история, ох как иначе всё бы пошло! А легенды об отстреливающихся (например, о Будённом), они ходят, но много ли мы знаем сопротивленцев? В основном мы знаем терпил, и это очень горько.
Поэтому Николай II — это иллюстрация его любимой мысли: хороший слабый человек. Понимаете, ему приятно всегда читать то, что приятно пишется. Ему приятно писать Николая II, потому что он понимает его механизмы. Двух людей он понимает по-настоящему в этой книге, и про двух людей там приятно читать. Это Ленин и Николай.
Насчёт того, что в Ленине есть его собственные черты — он никогда этого не скрывал. Наталия Дмитриевна говорит об этом открытым текстом, в частности в нашем с ней интервью. Почитайте, если интересно. Об этом есть много подобных работ, о «Ленине в Цюрихе». «Бендер в Цюрихе» — замечательная статья Жолковского, на которую я часто ссылаюсь, потому что — ну, что поделать? — это мой любимый филолог. Я помню, что и Богомолов, когда нам на журфаке рассказывал о ненапечатанном ещё тогда «Красном Колесе», он подчёркивал, что «Ленин в Цюрихе» — это очень удачный текст, глубокий текст. Точно так же и всё, что касается Николая, вот эти сплотки глав, они удачны. Саня Лаженицын, полковник Воротынцев — это фигуры в достаточной степени условные, понимаете, я бы сказал — умозрительные. А вот Николай — живой. И видно несоответствие между масштабом человека и ролью.
Вот если бы Столыпин… Понимаете, Столыпин для Солженицына — идеал государственного деятеля. Почему? Не потому только, что он консерватор, и не потому, что он, будучи реформатором в экономике, зажал абсолютно общественную жизнь государства. Тут как раз с Солженицыным можно спорить. Но он идеализирует Столыпина по одному тоже глубоко выстраданному принципу: вот человек, который делает то, что хочет, и платит за это, последовательный человек. Для Солженицына важна не доброта и не злоба, а последовательность, чувство ответственности. В этом смысле мне совершенно нечего ему возразить. Я люблю его за это. Это мне близко по-человечески.
Поэтому я не стал бы в Николае видеть антигероя. Он, конечно, солженицынский герой, но это герой, иллюстрирующий его любимый тезис, его любимую мысль о недопустимости колебаний: человеку частному они нужны, а государственный деятель должен в известных ситуациях быть кремнём. Кроме того, он не имеет права на мелкую слабость, на личную слабость. Солженицын требует от человека не добра и не зла, он в этом смысле как раз такой настоящий модернист; он требует от него масштаба, масштаба личности. Необязательно это масштаб злодейства или масштаб государственной диктатуры (он, в общем, диктатуру-то не любит), но это человек, способный к принятию решений. И если бы мы все готовы были принимать решения…
Вот сейчас, кстати, Андрей Василевский в своём Facebook довольно часто ссылается (и я с благодарностью это всегда читаю) на «Дневники» Бибихина. У меня к Бибихину тоже сложное отношение, но он, конечно, выдающийся мыслитель, замечательный. Не могу его оценить как переводчика, но замечательный популяризатор и очень интересный христианский мыслитель. И вот он вспоминает Аверинцева и говорит, что главное, что его привлекает в Аверинцеве — это твердыня, скала, на которой можно стоять. Вот эта скала должна быть в человеке. Это может быть отступление до сколь угодно глубоких каких-то слоёв, где этот камень может покоиться. Ну, может быть, до солженицынской программы-минимум «Жить не по лжи!», просто не участвовать в мерзости — уже и этого бывает достаточно. Но вот Аверинцев и Солженицын в этом смысле — в глубоком духовном смысле — мне кажется, люди одной породы, люди, стоящие на скале, в отличие от 90 процентов, ну скажем так, 86 процентов населения современной России, которая стоит на песке, и довольно зыбком.
