Это и была моя реальная попытка возврата на родину

 Это и была моя реальная попытка возврата на родину

---

 

Это и была моя реальная попытка возврата на родину

 

Двадцать лет назад вышла статья Александра Солженицына «Как нам обустро­ить Россию?»

Сентябрь 1990 года. Переговоры с «главным диссидентом ХХ века» успешно завершены. Многомиллионным тиражом в СССР выходит брошюра Солженицына «Как нам обустроить Россию?». Вермонтский отшельник начинает ее словами: «Часы коммунизма — своё отбили. Но бетонная постройка его ещё не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами».

Услышала ли Россия Солженицына? Сбылись ли его пророчества?

Сегодня в «РГ» размышляют об этом философы и писатели.

 

Александр Солженицын

Угодило зернышко промеж двух жерновов

Очерки изгнания

 

…В начале февраля 1990 я записал: «Каждый день, каждый вечер и утро по-новому разбираю, перекладываю, гадаю: мой долг и мои возможности по отношению к происходящим в России событиям. Ясно, что мое разъяснение Февраля практически опоздало: уже тот опыт никого не научит к нынешнему Февралю. (Но хоть написано будет о Девятьсот Семнадцатом! Кто б это сейчас взялся потратить на то 20 лет?)

А зато я опоздал к событиям сам? А — что б я там сейчас изменил? много ли сделали Блок или Бунин в 1917? И даже Льва Толстого, доживи он до Семнадцатого, — кто бы в той суматохе слушал? Короленко же не послушали. Мое место — заканчивать мои работы. Когда-то раньше, в тюрьмах, мне представлялся конец коммунизма как великое сотрясение, и сразу новое небо и новая земля. Но это было в самой сути невозможно, и стало вовсе невозможно после того, как коммунистическая система про­гно­ила все тело нашей страны… А пути — все равно надо искать».

И — как же?.. Смутно росла мысль: написать публицистическую работу, обобща­ющую — и что сейчас есть, и что бы необходимо? В этот момент имя мое в России стояло (на краткое время) высоко. Сразу после прорыва «Архипелага» — должны б мое слово услышать?

Мысли к работе — как обустраиваться России после коммунизма? куда и как бы двигаться? — копились у меня уже лет восемь-десять, да даже уходили корнями в после­военные тюремные камеры, в тамошние споры 1945–46 годов. Выстраивалась не целост­ная государственная программа, это — непосильно издали, да и без экономики, в которой я не сведущ, — но все же посильные советы, основанные на долгих годах моих историче­ских розысков.

…Конечно, подлинное возрождение России не в темпе, а в качестве, — однако все кипит сегодня, оно не ждет. И все трудней понять: к чему ж идти?

А при таких бурных переменах — пока напишешь, опубликуешь — и где? — так еще и устареет.

Все же с начала 1990 уже сами наплывали у меня фрагменты текста, фразы.

И я отложил другие работы, сел за эту. Теперь подгоняло, что я — опаздываю? слишком долго медлил?

…Но все равно, моя мысль уставлялась так: разумно ли — гнаться только за моментом? Надо дать более спокойный, дальновидный разбор — намного вперед? Невоз­мож­но дать «абсолютный» какой-то проект, но хотя бы вдвинуть охлаждающие и озадачивающие идеи.

…Одним из главных движений развала виделся мне уже вполне созревший распад Советского Союза. Многое вело к тому, и острота национальных противоречий, хорошо знакомая мне еще по лагерям 50-х годов (а в советской повседневности заглушаемая трубами «дружбы народов»). Мне этот близкий распад был явственно виден, — а как внутри страны? видят ли его? Крушение Советского Союза необратимо. Но как бы не покрушилась и Историческая Россия вслед за ним, — и я почти набатным тоном хотел о том предупредить. Однако поди предупреди — и власти, и общество, и особенно тех, кто мыслит державно, гордится мнимым могуществом необъятной страны. А ведь государ­ственный распад грохнет ошеломительно по миллионам судеб и семей. В отдельной главе «Процесс разделения» я призывал заблаговременно создать комиссии экспертов ото всех сторон, предусмотреть разорение людской жизни, быта, облегчить решение множествен­ных переездов, выбор новых мест, получение крова, помощи, работы; и — гарантии прав остающихся на старых местах; и — болезненную разъемку народных хозяйств, сохране­ние всех линий торгового обмена и сотрудничества.

И обнажал, как бесплодно, бессмысленно для народа (и очень выгодно для партийной номенклатуры) потрачены 6 лет «перестройки», и как уже мы расхаживаем в «балаганных одеждах Февраля», — между тем, общество необузданных прав не может устоять в испытаниях.

И выше того: политическая жизнь — не главный вид жизни (а именно так всюду увлеченно булькало по поверхности страны), и чистая атмосфера общества не может быть создана никакими юридическими законами, но нравственным очищением (и раскаянием скольких и скольких крупных и малых насильников); и подлинная устойчивость общества не может быть достигнута никакой борьбой — но возвышением людей до принципа самоограничения. И умелым трудом каждого на своем месте.

Отдельными главами разбирал я фундаментальные вопросы: местной жизни, провинции, земельной собственности, школы и семьи. И острейшую трудность представлял разговор на темы национальные, особенно имея в виду украинских нацио­на­лист­ов — главным образом, галицийских, проживших века вне российской исто­рии, но теперь активно поворачивающих настроение всей Украины. Я знал, что «москали» прокляты ими, но взывал к ним как к братьям, в последней надежде образумления. — Я предлагал немедленно и безо всяких условий дать свободу отделения 11 союзным респуб­ликам, и только приложить вседружественные усилия для сохранения союза четы­рех — трех славянских и Казахстана.

И это была — только первая часть брошюры, о сегодняшнем моменте. А затем — шла безэмоциональная, в методичной манере, вторая часть, сгусток всего, что мне за много лет занятий историей удалось собрать из исторического опыта. — Виды государст­вен­ных устройств вообще. — Демократия как способ избежания тирании — и обречен­ность же демократии в ее парламентарной форме определяться денежными мешками (но разве наших истосковавшихся и голодных людей напугаешь возможными пороками демократического общества? казалось им: дай только демократию! — и сразу наедимся, приоденемся, разгуляемся!). — Как избежание этого порока — «демократия малых пространств».

…И все это я дал не как уверенный рецепт, а как посильные соображения — и с вопроси­тельным знаком в заголовке брошюры.

А дальше? Старт был стремительно обещающим. Едва Аля позвонила в «Комсо­моль­скую правду», что вот существует моя статья такого-то объема, — редакция отважно приняла ее сразу — даже не читая! Узнав про то — немедленно взялась печатать и «Литературная газета», не чинясь, что будет не первая, на день позже. И так в сентябре 1990-го — в короткие дни напечаталась моя брошюра на газетных листах невообразимым тиражом в 27 миллионов экземпляров. («Комсомолка», однако, обронила мой вопро­ситель­ный знак в заголовке, это сильно меняло тон, вносило категоричность, которой не было у меня.)

Вот уж, не ждали мы такой удачи.

Так — все основы для широкого, действительного всенародного обсуждения?

А — как бы не так.

Началось, вероятно, с Горбачева. Он так яростно возмутился моим предсказанием о неизбежности распада СССР, что даже выступил, на погляд всему миру, в Верховном Совете. Якобы прочел брошюру «внимательно, два раза и с карандашом» — но ударил, со всего маху, мимо: Солженицын «весь в прошлом», проявил себя тут монархистом (?? — вот уж ни звука, ни тени), — и поэтому брошюра нам целиком не подходит, со всеми ее мыслями. — В поддержку вождю выступили и два депутата-украинца, выразившие гнев «всего украинского народа» против моих братских инсинуаций, и один депутат-казах. В самом Казахстане бурней: в Алма-Ате демонстративно сжигали на площади «Комсомол­ку» с моей статьей. И публично — этим и завершилось все «обсуждение».

А не публично, нет сомнения: «Комсомолке», «Литературке» и вообще всей прессе была дана команда не печатать отзывов на мою брошюру, вообще не обсуждать ее и замолчать. Успели нам из редакции сообщить: повалили сотни писем, будем печатать из номера в номер! — но лишь в одном-двух номерах проскочили густые, горячие, разно­об­раз­ные читательские отзывы — и тут же оборвались.

…Но ведь были же еще миллионы и миллионы «простых» читателей, и статья сама лезла в руки за три копейки. Пусть этим миллионам не открыли пути высказаться печатно — но они прочли? и — что подумали? и — как отнеслись?

Прошли месяцы — получал я разрозненные письма от них в Вермонт (много писем в те годы и пропадало на советской почте). И кто писал с большим пониманием, а кто — с полным недоумением.

А публично — почти и ни звука даже от тех заметных публицистов, журналистов, на кого не действовал запрет высказаться. Зато несколько гневных и развернутых боль­ших статей против моего «Обустройства» — то почему-то от эстонского видного пи­са­теля Арво Валтона (эстонцев — ни волоском я не зацепил): нет, так дешево Россия не отделается! пусть теперь она всем — и за все, за все, за все заплатит! Или разливистая, язвительная, почти клокочущая статья московского публициста Л.Б., сразу в нескольких изданиях, да еще к тому же построенная на недобросовестном передерге цитаты.

Ясно, что моя брошюра возмутила националистов-сепаратистов Украины и Казахстана. Националисты же русские и державные большевики — и слышать не хотели о предстоящем развале Империи. А поверхностные парламентарные демократы не могли и на дух принять глубокого взгляда на суть демократии, — те, кто разгорячен политической каруселью: зачем нам эти подробные размышления о возможном государственном уст­рой­стве, когда вон на той и вон на той площади гудят актуальные политические митинги?

А остальное Общество?

Удивлялись и моим набатным предупреждениям, — с чего это я? И моей тщательной разработке государственных структур, — кому это сейчас нужно?

Вот это равнодушие многомиллионной массы — оно ощутимо и ответило мне. В том, что я — за океаном, оторвался от реальной советской жизни? не толкусь на митин­гах? Или в том, что со всем сгустком накопленного исторического опыта и красноречия — я пришел со своим «Обустройством» слишком рано?

Да, не опоздал, а — рано.

В 1973-м, из гущи родины, я предложил («Письмо вождям») своевременную и, смею сказать, дальновидную реформу. Вожди — и не пошевельнулись. Образованщина накинулась с гневом. Запад — с насмешками.

Прошло 17 лет изгнания. Теперь, через океан, я предложил национально спасительную, а государственно — тщательно разработанную программу. Власть — легко заглушила обсуждение, националисты республик и российская образованщина накину­лись с яростью. А Народ — безмолвствовал.

Ох, долог еще путь. И до нашего — далеко.

Уже немало лет жил я с невеселым одиноким чувством, что в тяжком знании забежал от соотечественников вперед — и нет нам кратких путей объяснения.

Между тем — вот это и была моя реальная попытка возврата на родину. Заодно и проверка — нужен ли я там сейчас? услышат ли меня? спешить ли вослед — развивать и воплощать сказанное? — Ответ был: нет, не нужен. Нет, не услышали. Государственные размышления — это что-то слишком преждевременное для нас.

 

Наталия Солженицына

Он вложил в «Обустройство» всего себя

В те годы и месяцы (в конце 80‑х) мы в нашем вермонтском лесу — сверх многочасовой каждодневной работы — жили новостями из России, благо в то время они уже текли невозбранно: и радио, и газеты-журналы, и телевидение. Александр Исаевич горько, тяжело переживал сведения о разорении страны, о тяготах людей. Вот в моих записях тех дней его слова: «Да, убогой нам Родина открылась. Казалось всегда: развалят­ся Советы — какая радость будет! А вот — до такого жуткого развала довели — что и радости нет. Так уж тоскливо сегодня на экран смотреть». Прочитали обзор о детях в СССР — А.И. подавлен: «Что ни день — открывается беда горше вчерашней». Задумал писать эту работу, читал для того сотни страниц статей, отчетов, ежедневных тассовок, говорил: «Думаю о погибающей стране — непрерывно. Что, и как, и возможно ли — сделать… Тяжелая, горькая работа». Ушли на то весна и лето 1990‑го. «Это должна быть брошюра. Я умею написать сложное — понятно».

Уж понятно ли написал — пусть читатели судят, а что вложил в «Обустройство» всего себя, всю любовь, и страдание, и надежду, — тому я свидетельница.

16 сентября 2010

 

Как мы обустроили Россию?

Материал подготовила Елена Яковлева

Алексей Варламов, писатель:

— Статья Солженицына «Как нам обустроить Россию?» была опубликована в пору очень жесткого противостояния «правых» и «левых», профессиональных патриотов и про­фес­сиональных либералов, и я хорошо помню, как лично для меня была важна, свободна, свежа солженицынская внепартийная, надпартийная позиция.

Автором владела любовь к России, боль за Россию, но никакого дурацкого поиска внешних врагов, ни презрения к своим согражданам, встречавшегося в статьях партийных идеологов справа иль слева, у Александра Исаевича не было. Уже привыкший никому и ничему не верить, шло ли это, условно говоря, от «Огонька» или от «Советской России», я поверил Солженицыну как человеку, который не преследовал личной выгоды и не искал рыбы в тогдашней мутной воде.

В его писательском одиночестве и независимости было нечто заслуживающее уважения, как примечательно и то, что, вернувшись в Россию, Солженицын не стал созда­вать ни партии, ни движения. Его неприязнь к политической партийности, выра­женная в «Обус­тройстве», мне особенно сегодня близка, а тот факт, что страна пошла по пути создания и усиления политических партий, представляется роковой исторической ошибкой. Если вспомнить, сколько зла принесли нам партии в начале ХХ века, сколько было раздора от использовавших имя России в своих названиях от «Выбора России» до «Нашего дома — России» в 90-е годы, сколько ненависти посеяли и сеют близнецы-братья КПРФ и ЛДПР, сколько было истрачено средств на политический пиар, листовки, рекламу… Да и нынешнее противостояние политических «тяжеловесов» и стоящих за ним партий и группировок — кому оно, кроме власть имущих, нужно? То средостение, которое между властью и народом у нас существовало и которое Александр Исаевич предлагал уничтожить, так и осталось, если не больше стало.

Другая очень важная вещь — духовное состояние общества. В статье у Солженицына об этом сказано много, но было в ней одно место, имеющее самое прямое отношение к тому, что с нами происходит сегодня, а тогда лишь предчувствовалось: «…иные уже сейчас замечают, другие заметят вскоре, что сверх того непосильный современный поток уже избыточной и мелочной информации расхищает нашу душу в ничтожность, и на каком-то рубеже надо самоограничиться от него. В сегодняшнем мире — все больше разных газет, и каждая из них все пухлей, и все наперебой лезут перегрузить нас. Все больше каналов телепередач, да еще и днем (а вот в Исландии — отказались от всякого телевидения хоть раз в неделю); все больше пропагандистского, коммерческого и РАЗВЛЕКАТЕЛЬСКОГО звука (нашу страну еще и поселе измождают долбящие радиодинамики над просторами) — да как же защитить ПРАВО наших ушей на тишину, право наших глаз — на внутреннее вИдение?» Это в девяностом-то казалось угрозой! А что происходит с нами сейчас? Какое уж там право на тишину и внутреннее видение? Какое у нас есть телевидение кроме коммерческого и развлекательского? Сегод­ня российские СМИ похожи на ту насилующую народную душу трубу, слушая которую герои платоновского «Котлована» восклицали: «Остановите этот звук. Я и так знаю, что умна советская власть». Вот и сейчас хочется крикнуть: уберите свою картинку, я и так знаю, что в стране победили ДЕНЬГИ!

И, наконец, школа. «Сколько мы выдуривались над ней за 70 лет!» Так писал Але­ксандр Исаевич о школе, однако за последние двадцать лет положение не только не улучшилось, но, напротив, рекорд министерской дури с лихвой перекрыт, да в таких уродливых формах, что даже говорить об этом не хочется, потому что сколько ни говори и ни пиши, слушать никто не станет, пока сами не поймут, что сожрали страну изнутри.

А посему двойственные возникают чувства, когда статью Солженицына пере­читы­ва­ешь. Был умный, зоркий человек, видевший, что с Россией происходит и какие беды ей грозят, человек, без которого нам было бы еще труднее одолеть ХХ век, но кто и когда таких людей у нас слушал?

 

Григорий Померанц, культуролог:

— Когда вышла статья Солженицына «Как нам обустроить Россию?», я открыл ее, взял два карандаша и решил красным подчеркивать, что мне нравится, а синим — что нет. Страницы получились очень пестрыми. Мне показалось, что автор этой статьи не раз сам себе противоречит. В его мысли, с моей точки зрения, трудно увидеть связную систему выхода из того тупика, в котором мы оказались. Для меня Солженицын скорее интерес­ный писатель. В его же публицистике много опровергающего другу друга содержания.

Для меня статья «Как нам обустроить Россию?» осталась в том времени, когда была другая ситуация и другие надежды.

Что касается того, как мы обустроили Россию, то, я думаю, в первую очередь нам придется пересчитать недостатки. Коррупции, гниения, нравственного упадка в пережи­том нами за последние 20 лет гораздо больше, чем положительных сдвигов. Я не могу сказать, что мы добились каких-то явных успехов. А в нравственном развитии народа уж точно не сделали шага вперед. Мы по-прежнему находимся в духовном тупике, и, вероят­но, нужно очень большое время, чтобы из него выйти. Хотя я, как человек настроенный надеяться, не теряю надежды, что молодые люди в возрасте моих детей и внуков чего-то смогут добиться.

 

Лев Аннинский, критик:

— Мы обустроили Россию только в одном. Каждый получил возможность обра­тить­ся к другим людям и сказать, что он думает. Можно прокричать об этом на улице, можно напечатать в газете. И никто никого не схватит, не потащит и не выкинет в мусор­ное ведро.

Я, собственно говоря, на это и рассчитывал. И даже думал: развяжутся языки — и все устроится.

Сейчас думаю: ну да, эту сферу — языка, пророчеств, болтовни, взаимной критики, которая у нас зашкаливает, мы обустроили. А Россию обустроить невозможно. Потому что русский характер таков: он окончательно не обустроится никогда. Иначе он пере­ста­нет быть русским характером. Такая у нас страна, такой народ. Я его люблю, хотя уважать иной раз трудно. Особенно вот за эту непредсказуемость.

Поэтому обустроить Россию можно лишь в своем сознании. И Александр Исаевич пытался обустроить Россию как раз в своем сознании.

Что мы помним из предложенного им? Идею земства. «Земство? — переспросил я себя. — Что делает земство в России? Как что? Как на известной картине Мясоедова — обе­дает».

Может, сегодня в среднем слое и можно найти людей, которые перестали обедать или обедают, поработав. Ну ведь какая-то часть народа всегда работает. Причем очень талантливо, хотя не очень последовательно. (Мы, русский народ, по преимуществу та­лант­ливые, умников у нас маловато.) Ну а огромная часть народа смотрит, что будет. Ждут, как их обустроят. Меня это раздражает, но я сам такой.

И поэтому когда писатель, великий, замечательный, прорвался к нам со своей статьей, опубликованной сразу в двух газетах, у меня возникло сомнение по поводу этих уро­ков.

Народ ведь делает не то, что ему советуют умные люди, а то, что он, русский на­род, в это историческое мгновение может. А может он, как выяснилось, немногое.

Боже мой, нам бы Россию удержать. Я любую приму — и демократическую, и оли­гар­хическую, — была бы Россия.

А народ непредсказуемый, с крайностями, с казачьими замашками, просторы немереные, куда хошь, туда скачи, а там тебя то Пугачев ждет, то Ленин и ведет куда-нибудь. А когда ты этого «ведущего» выкинешь из головы и повернешься, тебя другой поведет. И пока из-за границы не попрет кто-то вроде Гитлера, так и будем метаться. Ну а уж если Гитлер, Батый, Наполеон на пороге — опомнимся: лучше отбиться, а уж потом друг друга терзать.

Я провожал Александра Исаевича в небытие с чувством боли. Он прожил великую жизнь, был великий писатель. И это остается. Все остальное — подробности биографии. Его и нашего, как теперь говорят, многострадального народа. Но не многострадальных народов на земном шаре нет.

 

Валентин Черных, сценарист:

— Мы не обустроили Россию за эти 20 лет. А может быть, даже наша необу­стро­ен­ность и увеличилась. С другой стороны, очень трудно оценить, что удалось и не удалось, слиш­ком близко нам это время. И к тому же так много накопилось неустройств, что труд­но рассчитывать на быстрый по историческим меркам результат.

Все, что говорил Солженицын в своей статье о местной жизни, о местной власти, о семье и школе, не теряет актуальности. «Политика не главный вид человеческой жизни», «Чем размашистее политическая жизнь, тем более утрачивается душевная» — по-моему, это абсолютно актуально. Я, правда, не согласен с его утверждением: «Станет ли наша страна цветущей — зависит от провинции». В российской провинции очень много инерции.

Статья Солженицына предупреждала нас, чтобы мы не увлекались идеей прямых выборов. Мы и отступили от них. У меня были какие-то надежды, связанные с вертикалью власти, но они не оправдались. И, похоже, нам все-таки придется возвращаться к прямым выборам руководителей регионов.