Обустройство по Солженицыну

(Беларусь сегодня. 2010. 25 сент. № 183;
http://www.sb.by/post/105826)

Борис Лепешко, доктор исторических наук, профессор философии, Брест:

— Известная программная статья А. Солженицына «Как нам обустроить Россию?» — замечательный литературный, публицистический памятник нашим иллюзиям. И главным образом, иллюзии о том, что Россию вообще кому бы то ни было дано обустроить. Кризис коммунистических идей, понятная личная ненависть писателя к партийно–ленинскому наследию — главный и реальный элемент программы, констатирующий, по сути. Все остальное — идеалистические конструкции вроде тех, которыми пробавлялся на досуге великий английский канцлер Томас Мор.

Парадокс в том, что писатель призывает, в сущности, к правильным вещам. Скажем, надо бы строить не новую империю, а союз трех славянских государств, давать простор здоровой, частной инициативе, крепить духовность и избавляться от «нечистот телевидения». Кто же против? Но, помнится, Томас Мор тоже говорил о вполне верных вещах: о том, что частная собственность плодит зло, разрушения, убийства, что надо бы жить в мире и дружбе, не надо воевать, убивать друг друга… И здесь все верно! В общем, правильных слов литераторами было сказано много, но толку от них — ни на грош. Странная вещь: у нас, видимо, в крови тяга к неким крайностям, в том числе в части разного рода социальных проектов. Причем эти крайности полярного склада: как модернизационного, так и консервативного. Вот и крепостничеством любовались дольше всех в Европе: народ, дескать, привык жить под барином, как бы чего не вышло, если свободу дать. Затем коммунизм, самый дерзкий проект прошлого века, и он же принят нами первыми на вооружение, мало того, реально воплотился не в идеи, а в дела. Прав был Достоевский, предупреждая против бесов, но прав был и Ленин, считая необходимым перестроить общество при помощи единственно верной и научной теории. Россия 1917 года в этом аспекте — нынешнее Сколково, реальный модернизационный проект. Чем он закончился — известно.

Общество не должно жить исключительно эгоистическими интересами, нельзя лишь хватать, «кидать», реализуя только свои права, только свое понимание интереса, — опять прав Александр Исаевич. И как же мыслитель пытается решить эту задачу? «Освоить дух самоограничения», «узнавать правду», «исключить ложь на всех уровнях» и, конечно же, ввести демократию. Но что значат слова, когда их смысл может быть мгновенно перевернут? Что значат те или иные дефиниции, когда они фабрикуются, предлагаются для разного уровня потребностей, разных социальных слоев? Вот эти, скажем, для просвещенного Запада. А вот эти — для тех, кто учится в школах. Эти — для люмпенов, нынешних охотнорядцев… Понимал это писатель? Конечно, понимал. И что? Предлагал свои способы защиты демократии, способы выявления и защиты воли народа, углубился в избирательные технологии, не предугадав, что главное ведь не в идеях и не в технологиях, а в упорной попытке элит сделать по–своему. Как именно — мы видим сегодня. Вообще, реформистский пафос, основанный на величии России царской и упадке России коммунистической, — неверен по своей сути, двадцатилетняя практика это показала в полной мере.

Иногда кажется, что главное во всех проектах обустройства великой страны — вовсе не конкретика, не приоритет великих людей, преобразователей вроде Сперанского, Столыпина, Витте. Главное — метафизика, то есть нечто отвлеченное вроде «любви», «равенства», «братства», «свободы», «коммунизма», «демократии» и т.п. И тон здесь задают не записные прагматики, а теоретики наподобие госпожи Блаватской, великого идеалиста Владимира Соловьева, которого вспоминает Александр Исаевич, или любимца многих интеллектуалов монархиста Ильина. Умом Россию не понять — не зря ведь пророчествовал поэт. А Александр Исаевич, думая, что пророчествует о спасении России от пожарищ, не подозревал, о каких пожарищах и какого именно века может подумать нынешний читатель его трудов. Причем что интересно: великая Россия была и останется великой вне зависимости от того, что думают о ней теоретики, реформисты, все желающие ее каким–то образом обустроить.

«Утопия» — это ведь не остров, хотя именно так считал Томас Мор. Утопия — это наши представления о должном, которые в рамках нашей ментальности, наших традиций, нашей социальной практики превращаются в материки, где живут добрые и кроткие народы, как их ни назови, — русские, белорусы или украинцы.

Леонид Дайнеко, писатель, Минск:

— В фигурах прорицателей всегда присутствует элемент трагичности. За примерами не нужно далеко ходить. Первый и самый яркий пример — Христос, окончивший свою земную жизнь на кресте… Впрочем, не думаю, что Александр Солженицын в своих замыслах приравнивался к Христу. У него был идеал, более близкий времени, истории, географии, — великий российский мыслитель, бунтарь Лев Толстой. Неукротимый граф тоже хотел духовно обустроить, переустроить и перестроить Россию. «Ничто не может помешать грибу расти, мыши плодиться, яблоне цвести и человеку делать присущее разумному существу дело: разумную доброту. Ничто не может помешать человеку быть добрым и любить», — писал он. Однако оказалось, что нашлись силы, которые смогли помешать, — все богоискательские мечтания Толстого, все его красивые слова превратились в пепел в беспощадном огне 1917 года…

И все же, на мой взгляд, частично предсказания и пожелания Александра Исаевича сбылись. И сбываются в сегодняшней противоречивой и сумбурной России. Но именно частично. Нет больше на политической карте мира СССР, во времена которого задумывалась и писалась знаменитая, прогремевшая на весь мир статья. Солженицын хотел, чтобы оставалось вместе славянское «трио» славянское «ядро»: Россия, Украина, Беларусь и некоторые населенные славянами районы Казахстана. Сегодня все разошлись по национальным квартирам, сохранив или пытаясь сохранить экономические и культурные связи… Трудно предсказать, что будет завтра, но лично для меня ясно одно: советская империя явно не восстановится. Все империи, как и все люди, умирают.

Александр Исаевич очень хотел сохранить у русского народа, когда–то по преимуществу крестьянского, интерес к земле, к работе на ней, призывая продавать желающим большие земельные площади с многолетней рассрочкой. А мелкие участки отдавать бесплатно в виде фермерских хозяйств и дач. В сегодняшней России, как мне кажется, это делается, но, как всегда, с очень существенной оговоркой: у кого набит деньгами карман, тот и пан… Независимого гражданина, свободного гражданина нельзя представить без частной собственности, так писал Солженицын. Частной собственности в сегодняшней России с избытком. Правда, и здесь не обходится без типично российской специфики: кто владеет нефтяной скважиной, а кто — метлой дворника.

Александр Исаевич как истинный патриот видел будущее России не в шумных мегаполисах с огромными статуями работы скульптора Церетели, а в провинции, в маленьких городках и селах, чистых, неиспорченных, почти патриархальных. Оттуда, как из ручейков Волга, начинается истинная Россия… Все мы с большим сопереживанием видели на своих телеэкранах, как нынешним сверхжарким летом уничтожали эту самую провинцию жестокие, опустошительные лесные пожары. Люди остались без домов, без одежды, без хлеба. Люди живут в сильнейшем шоке и неизвестно, когда справятся с ним. Хотя государство и старается в меру своих сил этим людям помогать…

«Роза пахнет розой, как ее не назови», — писал в свое время Уильям Шекспир. Точно так же Россия останется Россией, какие бы обустраиватели не приходили к ней. История запомнит и не забудет никого. Ни Петра Великого с топором, ни Владимира Ленина с маузером, ни Александра Солженицына с писательским пером.

Алексей Варламов, писатель, Москва:

— Статья Солженицына «Как нам обустроить Россию?» была опубликована в пору очень жесткого противостояния правых и левых, профессиональных патриотов и профессиональных либералов, и я хорошо помню, как лично для меня была важна, свободна, свежа солженицынская внепартийная, надпартийная позиция.

Автором владела любовь к России, боль за Россию, но никакого дурацкого поиска внешних врагов, ни презрения к своим согражданам, встречавшегося в статьях партийных идеологов справа иль слева, у Александра Исаевича не было. Уже привыкший никому и ничему не верить, шло ли это, условно говоря, от «Огонька» или от «Советской России», я поверил Солженицыну как человеку, который не преследовал личной выгоды и не искал рыбы в тогдашней мутной воде.

В его писательском одиночестве и независимости было нечто заслуживающее уважения, как примечательно и то, что, вернувшись в Россию, Солженицын не стал создавать ни партии, ни движения. Его неприязнь к политической партийности, выраженная в «Обустройстве», мне особенно сегодня близка, а тот факт, что страна пошла по пути создания и усиления политических партий, представляется роковой исторической ошибкой. Если вспомнить, сколько зла принесли нам партии в начале ХХ века, сколько было раздора от использовавших имя России в своих названиях от «Выбора России» до «Нашего дома — России» в 90‑е годы, сколько ненависти посеяли и сеют близнецы–братья КПРФ и ЛДПР, сколько было истрачено средств на политический пиар, листовки, рекламу… Да и нынешнее противостояние политических «тяжеловесов» и стоящих за ним партий и группировок — кому оно, кроме власть имущих, нужно? То средостение, которое между властью и народом у нас существовало и которое Александр Исаевич предлагал уничтожить, так и осталось, если не больше стало.

Другая очень важная вещь — духовное состояние общества. В статье у Солженицына об этом сказано много, но было в ней одно место, имеющее самое прямое отношение к тому, что с нами происходит сегодня, а тогда лишь предчувствовалось: «…иные уже сейчас замечают, другие заметят вскоре, что сверх того непосильный современный поток уже избыточной и мелочной информации расхищает нашу душу в ничтожность, и на каком–то рубеже надо самоограничиться от него. В сегодняшнем мире — все больше разных газет, и каждая из них все пухлей, и все наперебой лезут перегрузить нас. Все больше каналов телепередач, да еще и днем (а вот в Исландии — отказались от всякого телевидения хоть раз в неделю); все больше пропагандистского, коммерческого и РАЗВЛЕКАТЕЛЬСКОГО звука (нашу страну еще и поселе измождают долбящие радиодинамики над просторами) — да как же защитить ПРАВО наших ушей на тишину, право наших глаз — на внутреннее видение?» Это в девяностом–то казалось угрозой! А что происходит с нами сейчас? Какое уж там право на тишину и внутреннее видение? Какое у нас есть телевидение, кроме коммерческого и развлекательского? Сегодня российские СМИ похожи на ту насилующую народную душу трубу, слушая которую герои платоновского «Котлована» восклицали: «Остановите этот звук. Я и так знаю, что умна советская власть». Вот и сейчас хочется крикнуть: уберите свою картинку, я и так знаю, что в стране победили ДЕНЬГИ!

И, наконец, школа. «Сколько мы выдуривались над ней за 70 лет!» Так писал Александр Исаевич о школе, однако за последние двадцать лет положение не только не улучшилось, но, напротив, рекорд министерской дури с лихвой перекрыт, да в таких уродливых формах, что даже говорить об этом не хочется, потому что сколько ни говори и ни пиши, слушать никто не станет, пока сами не поймут, что сожрали страну изнутри.

А посему двойственные возникают чувства, когда статью Солженицына перечитываешь. Был умный, зоркий человек, видевший, что с Россией происходит и какие беды ей грозят, человек, без которого нам было бы еще труднее одолеть ХХ век, но кто и когда таких людей у нас слушал?