Игнат Солженицын. «Мой отец Александр Солженицын»

Игнат Солженицын

«Мой отец Александр Солженицын»

(«The Times», Великобритания)

Фото: РИА Новости

В связи с выходом нового издания одной из самых острокритических книг писателя, чьи взгляды вызывают столь противоречивые мнения, мы беседуем с его сыном о том, как он рос в Америке в семье живой легенды русской литературы.

«Имя — это палка о двух концах. Насколько оно повлияло на мою карьеру исполнителя — не знаю. Я над этим особо не задумываюсь, но жизнь часто напоминает мне о том, что другие придают этому больше значения, чем я сам». Мы с Игнатом Солженицыным сидим в ресторане на Манхэттене, в Верхнем Вест-сайде. Сын писателя только что вернулся из успешного пятинедельного турне по Германии и России. Он — признанный пианист и дирижер, работает с лучшими оркестрами и даже делит дирижерский подиум с Валерием Гергиевым, легендарным художественным руководителем петербургского Мариинского театра.

Однако его дом находится в Нью-Йорке, он живет здесь с женой-американкой и тремя детьми — восьмилетним Дмитрием, семилетней Анной и младшим Андреем (ему исполнился год). Помимо прочего Игнат — почетный дирижер Камерного оркестра Филадельфии и преподаватель по классу фортепиано в знаменитом Музыкальном институте имени Кёртиса, что находится в том же городе.

«Мне нравится, что у меня так много работы», — рассказывает Игнат. Сегодня, впрочем, мы говорим не о музыке, а об одном из шедевров его отца — романе «В круге первом»: он только что вышел в США в новом переводе, в расширенном варианте (не 87, а 96 глав), более остром с политической точки зрения. Восстановлено даже точное название — в предыдущих англоязычных изданиях оно звучало как «Круг первый». Это история о четырех днях жизни в «шарашке» — гибриде тюрьмы и КБ, где зэки-ученые работали над секретными проектами для сталинского режима. Под пером Солженицына «шарашка» превращается в своеобразный «срез» советского общества.

«На самом деле это не новый, а первоначальный вариант: Александр Солженицын хотел, чтобы люди прочли роман именно в таком виде, — рассказывает Игнат. — Рукопись книги, тайно вывезенная на Запад и опубликованная в 1968 г., представляла собой версию, «смягченную» отцом в надежде, что после этого она пройдет советскую цензуру. В эмиграции отец восстановил первоначальный текст, и он был опубликован на русском языке в 1978 году. Переводы на английский всегда делаются с запозданием, но я очень рад, что издательство Harper Collins в конце концов сочло целесообразным перевести полный вариант романа».

Когда мы переписывались по электронной почте, Игнат был вежлив, но официален, и я шел на встречу с некоторым опасением. В конце концов он — сын человека, пережившего Вторую мировую войну, ГУЛАГ, ссылку, рак желудка и преследования КГБ, ускорившего распад СССР своими книгами — настоящими политическими «бомбами», и оттолкнувшего от себя западную либеральную общественность печально известным выступлением в Гарварде в 1978 г., где он обрушился на «упадочность» в западной культуре. Если хотя бы толика его неукротимости, вызывающей независимости, нежелания «шагать в ногу» передалась сыну, интервью обещало быть нелегким. Однако тридцатисемилетний Игнат — высокий, коренастый мужчина — оказался открытым, теплым, общительным человеком, начисто лишенным претенциозности и напыщенности. Не «подавлял» ли отец его и братьев?

«Нет. Часто приходится слышать о всяких причудах и странностях людей искусства, но нам очень повезло. Мне трудно представить себе более «нормального» великого человека, чем наш отец».

«Нормальный»: этого слова не найдешь ни в одном из некрологов, появившихся после смерти Солженицына в 2008 г. (ему было 89 лет). Мнения о его личности разделились, и эти споры идут до сих пор. Кто он — наследник Толстого и настоящий герой? Или «русский Хомейни» и «ярый реакционер» по своим политическим взглядам?

Когда я читал «В круге первом», политическая составляющая романа показалась мне наименее интересной. Сегодня полки книжных магазинов трещат под тяжестью увесистых томов о преступлениях сталинского режима, и обвинения вроде того, что в молодости советский диктатор был двойным агентом и работал на царскую охранку, или фразы о том, что атомная бомба не должна попасть в руки СССР, неизбежно теряют ту разоблачительную силу, которой они обладали в 1955–58 гг., когда Солженицын писал эту книгу.

Вместо них на первый план выдвигается потрясающая способность писателя к сопереживанию — заключенным, тоскующим по женской ласке, охранникам, боящимся оказаться по другую сторону тюремной решетки, женам, разлученным с мужьями, и особенно тем, кто не разделяет позиции самого автора. «Полифоническая» структура книги Солженицына дает возможность каждому из шести десятков заметных персонажей высказаться собственным голосом. Один из портретов, нарисованных с наибольшим сочувствием — образ Льва Рубина, еврея-коммуниста, свято верящего в то, что сам Солженицын полностью отвергает. Еще больше поражает портрет Сталина: автор изображает человека, которому не дает покоя собственное прошлое, одержимого манией преследования, одинокого, охваченного страхом — его почти начинаешь жалеть. В предисловии к новому изданию профессор Эдвард Эриксон (Edward Ericson) даже замечает: «Бывший семинарист Джугашвили, превратившийся во властителя Сталина — в то же время и самая несчастная жертва собственной чудовищной империи».

Я рассказал Игнату, насколько меня поразила эта способность сочувствовать тирану, особенно с учетом того, как его отец пострадал от сталинского режима. «Эта гуманность — одна из сильно недооцениваемых граней его мировоззрения, — объяснил он. — Существует представление о том, что Солженицын был нетерпим, видел все в черно-белом свете, но это полная чушь! Он полностью отвергал любые попытки свести его творчество, его личность к политическому знаменателю. В «Архипелаге ГУЛАГ» он пишет: «Линия, разделяющая добро и зло, проходит не между государствами, не между классами, не между партиями, — она проходит через каждое человеческое сердце». Он понимал, что каждый из нас способен при определенных обстоятельствах стать лагерным охранником или осведомителем КГБ».

Откуда же тогда взялся этот образ яростного, ожесточенного пророка? «Отчасти это его собственная вина — резкость политических суждений не вписывается в правила типичного западного дискурса. Потом люди видели человека с окладистой бородой — и, как дважды два четыре, у них в голове складывался образ библейского пророка. Но это все было велением эпохи, в которой он жил. Люди не понимали, из какого мира он к ним прибыл».

Игнат покинул Москву, когда ему было полтора года: сначала он присоединился к отцу-иммигранту в Цюрихе, а затем семья перебралась в сельскую глубинку штата Вермонт, где Солженицыны прожили почти два десятка лет. Впервые он узнал о сталинской империи, когда ему было семь: Солженицын вслух прочел трем сыновьям свой рассказ «Матрёнин двор». «Помню, как меня поразила эта история. Я конечно, понял не все, но затем прочел другие рассказы отца, «Ивана Денисовича»… советская действительность всегда была где-то рядом с нашем сознанием, служила фоном для наших разговоров. Думаю, это мы впитали с молоком матери — очень четкое понимание, какой была их жизнь, жизнь их друзей, жизнь всей страны».

Жизнь в их доме, где все дышало литературой, искусством, музыкой, вспоминает Игнат, была «необычайно богатой» в духовном плане. Он часто употребляет слово «органично»: и рассказ о том, как он стал музыкантом, помогает понять, о чем идет речь. В СССР многие родители заставляли детей учиться игре на музыкальных инструментах. Видя, какие мучения это им обычно доставляло, Солженицын и его жена не стали учить сыновей музыке и воспринимали интерес Игната к игре на пианино как хобби. Лишь когда к ним приехал в гости знаменитый виолончелист Мстислав Ростропович, стало ясно, что у мальчика талант, и тогда родители всецело его поддержали. Я вставляю реплику: отец в этой истории выглядит настоящим либералом.

«Если это не соответствует его образу на Западе, — отвечает Игнат, — то могу засвидетельствовать, что этот образ во многом искажен. То, что мой отец всерьез относился к своему делу, воспринимается как признак крайне высокого мнения о себе самом. А на самом деле он был необычайно скромным человеком».

И действительно, выясняется, что «пророк», клеймивший западную культуру, всячески способствовал тому, чтобы его дети овладели английским и отправил их учиться в местную школу. Когда Игнат с братьями принесли домой пластинки Black Sabbath, — а у Солженицына такая музыка вызывала отвращение — родители не сказали ни слова против. «Я вообще не помню, чтобы у нас в семье что-то запрещалось: надо было только соответствовать элементарным нормам порядочности».

Общаясь со сверстниками-американцами, братья Солженицыны стали носителями двух языков, двух культур. Отец с интересом слушал их рассказы о поездках в другие страны, и был очарован новой американской литературой, с которой они его познакомили. Однако внешний мир воспринимал его как озлобленного отшельника, прячущегося от всех за изгородью из колючей проволоки.

«Его уединенный образ жизни не был связан с тем, что отец избегал людей, — комментирует Игнат. — Это я точно знаю. После всех трудностей, которые мешали ему заниматься литературным творчеством в СССР, у отца наконец появилась возможность вплотную взяться за дело всей его жизни — «Красное Колесо» [роман-эпопею о русской революции, пока лишь частично переведенный на английский]. Он хотел поселиться в тихом месте, где ничего не отвлекало бы от работы. Он говорил: жалко, что я не могу позволить себе роскошь больше набираться впечатлений, общаться с американцами, путешествовать. Но он знал, что «Красное колесо» потребует всех его сил и времени до капли, и сделал свой выбор».

А как же ограда из колючей проволоки вокруг их фермы? «Вы наверно помните, что в 1971 году отца чуть не убили сотрудники КГБ. Были анонимные телефонные звонки, постоянные угрозы в адрес семьи. Он, конечно, понимал, что это все психологические игры КГБ, но все равно это очень действовало на нервы. Конечно, если бы КГБ захотел до нас добраться, он бы это сделал, но ограда была неким символом, давала какое-то ощущение безопасности — и к тому же позволяла держать на расстоянии зевак». Любовь к России в семье Солженицыных никогда не угасала. Игнат называет Новый год, который они праздновали по русскому обычаю, «среди самых светлых воспоминаний моего детства». Эта связь с родиной была настолько сильна, что братья Игната предпочитают жить в России, а не в Америке, где они выросли.

Сегодня они руководят московским отделением международной консалтинговой фирмы McKinsey & Company: тридцативосьмилетний Ермолай специализируется на драгоценных металлах, а тридцатишестилетний Степан занимается новыми энергетическими технологиями. Подобно Игнату, они необычайно преданы отцу и его литературному наследию: вместе с материю Натальей они работают над рядом проектов по изданию его произведений в России и других странах. В частности, все три брата делали переводы для англоязычной «Солженицынской хрестоматии», изданной в 2006 г.

Игнату же, хотя он чрезвычайно рад тому, что, гастролируя в качестве исполнителя, он бывает в самых отдаленных районах России, где публика «особенно восприимчива», жить на Манхэттене нравится. Он, однако, подчеркивает: несмотря на то, что его детство прошло в Вермонте, в России он всегда чувствовал себя как дома. Впервые вернувшись на родину в 1993 г., — его пригласили участвовать в качестве солиста в серии выступлений Ростроповича — он не обнаружил больших расхождений между образом России, сложившимся в его воображении, и реальной страной.

«Из рассказов родителей и их друзей мы знали, что на родине люди живут в чрезвычайно тяжелых условиях. Поэтому возвращение меня очень тронуло, но ничего особенно неожиданного я не увидел. И это подводит нас к другому распространенному заблуждению: что якобы у Солженицына в голове был идеализированный, мифический образ России, которой уже не существовало. Это просто нелепо. Он прошел войну, восемь лет лагерей, жил в ссылке на краю пустыни, лечился от рака в советской больнице. И с учетом того, что он на себе испытал многие самые мрачные аспекты или реалии российской жизни, кто мог знать Россию лучше, чем отец?»

Заблуждения относительно личности Солженицына — как и споры вокруг его наследия — скорее всего будут существовать и дальше. Так, на выход «В круге первом» — шедевра, сорок лет ждавшего полного перевода — многие американские СМИ никак не отреагировали; более того, что совсем уже странно, его пока не планируется издавать в Британии. В России, однако, авторитет Солженицына бесспорен. Не далее как на прошлой неделе было объявлено, что «Архипелаг ГУЛАГ» будет включен в школьную программу по литературе: таким образом, все юные россияне смогут познакомиться с величайшим произведением человека, посвятившего большую часть жизни борьбе против советской тирании.

Игнат считает: «Отец — образец не только великого художника, но и необычайной личности. Когда такой человек — ваш отец, это очень ко многому обязывает. Мы с братьями не можем, да и не пытаемся, стать такими, как он. Но очень важно, что у нас в жизни есть подобный пример физического и нравственного мужества».