Вячеслав Гуськов. Образная система как объект объёмного и динамического воссоздания в эпопее А.И. Солженицына «Красное Колесо» (на примере образа земли)

 Вячеслав Гуськов. Образная система как объект объёмного и динамического воссоздания в эпопее А.И. Солженицына «Красное Колесо» (на примере образа земли)

---

Вячеслав Гуськов
Благовещенский государственный
педагогический университет

Образная система как объект объёмного и динамического воссоздания
в эпопее А.И. Солженицына «Красное Колесо» (на примере образа земли)

 

В русской культурной традиции сложилось особое, трепетное отношение к земле. Уже само отражение этого образа в литературе имеет свою отдельную, многовековую историю. Начиная со Средневековья, со «Слова о полку Игореве», в котором проявилась оппозиция «Русская земля — земля незнаемая» [1], и на протяжении всего развития отечественной литературы образ земли впитывал в себя всю гамму народных представлений о ней. Для многих отечественных писателей ХХ столетия данный образ не потерял своей значимости (Ф. Абрамов, В. Белов, С. Есенин, В. Распутин, М. Шолохов и многие другие), проявляясь в их произведениях во всём многообразии значений и, главное, как символ малой родины и Родины-России. К числу таких писателей по праву относится и А. Солженицын.

В эпопее «Красное Колесо», объектом изображения в которой является история России, важное место занимает образ земли. Если взять за основу предположение о воссоздании в произведении Александра Солженицына объёмной «динамики исторического движения» [2], то и образ земли, соответственно, должен быть многозначным, «объёмным», развивающимся.

Несомненно, в произведении, персонажами которого являются представители различных сословий, слоёв общества, с разным уровнем интеллектуального и нравственного развития, носители различных культур и вероисповеданий, сторонники всевозможных идеологических доктрин, исследуемый образ должен включать в себя всё множество возможных представлений о земле.

Представления о земле можно условно разграничить на народные (языческие, христианские) и научные (политические, экономические). Выразителями народного понимания земли являются, прежде всего, те персонажи эпопеи, которые непосредственно связаны с крестьянским трудом, с землепашеством, для которых земля является единственным либо важнейшим источником существования. К таким персонажам можно отнести Захара Фёдоровича Томчака, владельца крупной сельскохозяйственной «экономии», а также крестьян и солдат-мужиков, в частности, ярчайшего представителя этого слоя — Арсения Благодарёва. Для них земля ценна своей способностью плодоносить, которую Солженицын назвал в одной из статей «чудесной» и «благословенной» (П. I: 553) [3].

Народные представления о земле уходят своими корнями к языческим представлениям, когда она воспринималась и обожествлялась как порождающая стихия, как мать всего живого, что было присуще лишь земледельческим народам. Исследователи отечественной мифологии отмечают, что персонификация земли, культ «матери — сырой земли» развился вследствие её порождающих свойств. В одной из работ известного русского фольклориста, исследователя мифологии А. Н. Афанасьева имеется следующее пояснение: «В эпическом языке сказок и песен постоянно повторяющееся выражение мать сыра земля означает землю увлажнённую, оплодотворённую дождём и потому способную стать матерью. Слово природа (natura — рождающая), употребляемое теперь как понятие отвлечённое, собственно, указывает на землю, материнская утроба которой не устаёт рождать от начала мира и до наших дней» [4]. С христианизацией Руси отношение к земле несколько изменяется. Образ языческой матери — сырой земли сближается с культом Богородицы и существенно трансформируется под его влиянием [5]. Материнское начало, способность к порождению становятся сближающим фактором для земли и Богородицы. Исследователь русской культуры Ю. С. Степанов отмечает: «Если рассматривать становление концепта “Родная земля” как некую линию <…>, то здесь эта линия раздваивается. С одной стороны, этот концепт смыкается с представлениями об особой русской религиозности, или, может быть, лучше будет сказать — об особенностях русской религиозности. С другой — тоже с особым русским отношением к своей стране и земле как к матери или как к жене» [6].

Таким образом, земля гармонично входит в парадигму народных христианских представлений, что позволяет культу почитания матери — сырой земли, восходящему к эпохе язычества, сосуществовать одновременно с христианской религией. Но при этом земля оказывается во власти Бога, и взаимодействие человека с ней происходит на основе модели «вручения себя во власть Богу» [7]. Это связано и со спецификой крестьянской деятельности, когда крестьянину приходится надеяться не только на свои руки, но и на вмешательство или невмешательство внешних сил — то есть уповать на волю Божью.

На примере семьи Томчаков Солженицын показывает деятельное, христианское и созидающее отношение к земле. Экономия Захара Томчака в эпопее «Красное Колесо» представляет собой идеальную форму ведения крестьянского хозяйства, основанную на труде, разуме и вере в Высшую силу; через экономию показаны богатство и потенциал всей России того времени. В интервью, данном для журнала «Экспресс» (Кавендиш, 30 сентября 1984), Солженицын отметил, что в «Августе Четырнадцатого» Россия показана как «красивая, богатая, мощная» страна: «В “Августе” отборнейшая армия, просто золотая армия — орех к ореху, и такое же сельское хозяйство показано там… Томчаки — это показана та Россия, вот как она плыла, текла, и которая никогда не вернётся» (П. III: 258).

С бытом этой семьи читатель знакомится буквально в первых главах первого Узла (главы 3, 4, 5, 6, 9). Уже в третьей главе очевидны признаки богатства Томчаков. Это и возможность тотчас доставить «любой предмет мира, и любой наряд из Петербурга, из Парижа» (К.К. I: 26) [8], это и растущие у дома гималайские серебристые ели, привезённые из великокняжеского крымского сада «уже большими, с комами земли в корзинах» (К.К. I: 26). Но, акцентируя через восприятие Ирины Томчак эти детали, автор показывает в дальнейшем, что богатство семьи не данность, а результат усердной работы на земле, результат, которого добился своим трудом глава семьи — Захар Фёдорович. Раскрывая образ жены Захара Томчака, писатель приводит следующее очень показательное высказывание героини: «Ведь с этим самым мужем они были когда-то в саманной хатёнке при десятке овец — и до старости не могла Евдокия Григорьевна поверить в прочность мужниного богатства» (К.К. I: 30). Из него мы узнаём, что в начале жизненного пути Томчаки никаким богатством не обладали, а всё, что у них было, — это простенькое жилище и небольшое количество овец.

Для Захара Томчака земля является не просто источником существования, источником благоденствия его семьи, но объектом его деятельности, смыслом его дела, да, пожалуй, и всей жизни. В главах первого Узла, посвящённых Томчакам, отмечается особое отношение «экономиста» к деньгам и связанная с таким отношением щедрость: «И надо ли было, где пьётся, там и льётся? Это хорошо понимал свёкор Захар Фёдорович, это было в его развороте: “Так и жить, шоб людям жить давать” <…> Захар Фёдорович легко мог подарить прохожему босяку свой старый костюм…» (К.К. I: 30). Деньги были для него не самоцелью, а «побочным» эффектом делового отношения к земле; он не стремился к их накоплению. В тексте на это указывается не одиножды: «<…> он был не слуга деньгам, а господин им. Деньги у него не задерживались, всегда были в землях, в скоте и в постройках; а золота Томчаки избегали» (К.К. I: 75). Или: «Однако и в конторе не сиживал Захар Томчак над цифрами или деньгами, не задерживался там дольше, чем надо было принять решение. Весь смысл его дела был в степи…» (К.К. I: 76).

Такое отношение к крестьянскому труду старого Томчака (при котором основным мотивом является не получение прибыли любыми способами, а улучшение качества труда и эффективности производства, обеспечение достойной жизни) являлось не вполне традиционным для русских землепользователей того времени. Ещё Пушкин в своём творчестве освещал косвенно два подхода к труду на земле: первый — ведение разорительной деятельности, направленной на получение доходов любым путём, второй — усовершенствование технологий обработки почвы, возделывания сельскохозяйственных культур. Так, в романе «Евгений Онегин» повествователь, характеризуя молодого героя произведения, отмечает следующее: «<…> Зато читал Адама Смита / И был глубокий эконом / То есть умел судить о том, / Как государство богатеет / И чем живёт, и почему / Не нужно золота ему, / Когда простой продукт имеет. / Отец понять его не мог / И земли отдавал в залог» [9]. Объясняя эти строки, Ю.М. Лотман пишет следующее: «Онегин вслед за Адамом Смитом видел пути к повышению доходности хозяйства в увеличении его производности <…> Отец же Онегина предпочитал идти по традиционному для русских помещиков пути <…>» [10]. Таким образом, очевидным становится некоторое сходство между Онегиным и Томчаком в понимании методов возделывания земли. Но если главный герой романа Пушкина лишь рассуждает о нетрадиционных формах хозяйствования (и, скорее всего, под воздействием моды на таковые среди молодёжи того времени), то в эпопее Солженицына Захар Томчак применяет их (и вполне успешно) на практике. (Можно также отметить, что и земельные реформы Столыпина — центрального персонажа «Августа …» — основывались, в определённом смысле, именно на таком понимании сельского труда.)

Чтобы полнее понять отношение главы семьи Томчаков к земле, необходимо уяснить особенности его веры, его мировоззрения, которое, несомненно, было христианским. О христианском мироощущении Захара Томчака свидетельствует и соблюдение в его доме религиозных обрядов и традиций, и тот факт, что наличие или отсутствие веры являлось для него важным критерием в понимании человека. Герой сожалеет о том, что, отдав дочь Ксенью, которая «на усих басурманских языках балакае, а в Бога развирилась», в гимназию, забыл спросить «одну только малость» у начальницы: «со своей всей гимназией — верует ли в Бога она?» (К.К. I: 49). Несмотря на это, можно сказать, что Захар Томчак живёт согласно пословице «На Бога надейся, а сам не плошай». Земля для него — создание Божье, но плодить она будет, если человек сам возьмётся на ней работать, то есть выступит, согласно народным представлениям, мужем земли. Захар Фёдорович верит в божественность земли, для него она живая, дающая благо, но «шоб гроши зароблять — нужен розум» (К.К. I: 32), — всё же уточняет герой.

Отношение Захара Фёдоровича к земле деловое, но не чисто прагматическое. Это становится очевидным во втором Узле эпопеи «Октябрь Шестнадцатого» и особенно при сопоставлении с тем, как понимает землю сын Захара — Роман. Для отца, владеющего большим делом, молодой человек являет собой несбывшуюся мечту о «путёвом» наследнике. Захар, будучи в преклонном возрасте, не собирался отдавать бразды правления своему единственному сыну. В чём же кроются этому причины? Ведь, как отмечает жена Романа, он имел достаточный для этого талант: «А несправедливо как, ведь у Романа к хозяйствованию большие способности, просто он не развивает их. Как он метко предсказывал иногда, что в этом году будут покупать на отхват, что надо сеять, — и сбывалось. А какой это сезон он у Федоса Мордоренки арендовал на Гулькевичах пять тысяч десятин, засеял лён, почти не виданный в здешних краях, и всё угадал: урожай и спрос по осени, ездили экономисты смотреть-удивляться. И ещё повторил год, опять с успехом, — и тут же бросил, и бросил опять-таки вовремя: подражатели уже не продали хорошо. Он — всё может, если бы взялся!» (К.К. IV: 296–297). Наверное, причиной такого отношения к сыну у Захара Томчака стала именно прагматичность Романа. Для последнего дело, а следовательно, и земля были средством достижения эгоистических целей, средством наживы. Наследник не способен был вложить в землю всю свою душу, как это делал старый Томчак. Сын не ощущал той ответственности, которая легла бы на его плечи, будь он хозяином экономии. Поэтому Захар Фёдорович не мог отдать Роману дело, которое «имело свой отдельный ход, катилось уже не по родству и не по семейности, в него были втянуты многие люди, и выходил большой товар для России», дело, которое «уже как будто и не было томчаково личное, и отдать его в неверные руки Томчак был просто не волен, скорей удушиться бы» (К.К. IV: 298).

Кульминационным моментом, проявлением диаметральной противоположности во взглядах на землю у Захара Фёдоровича и его сына стало совещание «экономистов» у Томчаков, на котором Роман, выступив с докладом, предложил отказаться от выращивания хлеба, чтобы решить хозяйственные проблемы и избежать обеднения хозяйств. Несмотря на поддержку докладчика большинством присутствующих, старый Томчак ответил следующее: «— Так-то так, хозяйва… <…> Як мы ось зараз сговорюемось та хлиба нэ посиемо — то шо наша армия будэ на той год у рот пхаты? <…> кого б там до властэй нэ посылать и шо б воны там нэ удумалы, а хочь бы уси булы головы дурьи — повынни и мы тут думать, для того зибралысь. <…> А може б мы года на два, на тры та забулы б зовсим цэ скаженнэе слово — барыш? Як бы зроду мы нэ булы учены, шо такэ барыш е? И нэхай у наступный год бильш будэ от нас утикать ниж прытикать — абы работа йшла, хлопцы! Абы хлиб взростав и люды його йилы. <…> И земля нас выручэ знов. Бо: нэ гроши нас нажилы, а мы — йих» (К.К. IV: 312‑313). Работая на земле, кормя всю Россию, Захар Фёдорович ощущает за неё и за её сынов ответственность, которую не мог осознать Роман, видевший в ней, как и другие экономисты, лишь источник денег, «барыша». Здесь проявляется христианско-патриотическое мировосприятие Томчака, согласно которому он готов работать на благо людей и своего отечества, не отворачиваться от своей страны в трудные для неё минуты. Этой самоотдаче способствует и искренняя вера в божественную сущность земли, которая всегда выручает человека. Ибо, как писал Г.Д. Гачев, «Бого-Матерь естественно сблизилась с “Матерью сырой землёй” и “Матерью Родиной”, “Матерью Россией”. Так что в благотворной, но и в опасной близости здесь оказались христианское и патриотическое чувства» [11].

Живой и божественной земля предстаёт для невестки Захара Томчака — Ирины. «Благодатная Божья скатерть — степь, и в эту войну нескончаемую, сюда не слышную и не видную, всё так же отдавала неуменьшенные дары человеку и только просила не забывать её руками» (К.К. IV: 304). Для чуткой и романтически настроенной Ирины земля подобна женщине, готовой щедро отдавать свою любовь, требуя взамен лишь немного ласки рук. Как женщина, земля близка понятию красоты, важному в жизни Ирины. Земля, в представлении этой героини, является объектом эстетических преобразований. Именно Ирина, умело сочетая традиции и новации, занималась обустройством имения Томчаков, и обустройство это было гармоничным и созидающим: «Придумала Ируша и выкопать близ дома пруд — с цементным ложем, купальней и сменяемой водопроводной водой, а вынутую землю перевозить и складывать в холмик, на нём же поставить беседку. Так составлялось то, что есть парк, отличающий старинные усадьбы, и чего не бывает в экономиях: самостоятельность пейзажа, отъединённость от окружающей местности, непохожесть на неё» (К.К. I: 33). Зная уровень религиозного сознания героини, силу её веры, можно предположить, что таким образом Ирина бессознательно пытается воссоздать райский сад на земле, воссоздать красоту, о которой мечтает: «Она любила думать о красоте вздрагивающей, несбываемой, суженной не тебе, а душам свободным» (К.К. IV: 304).

Выразителем народного, крестьянского понимания земли в эпопее становится Арсений Благодарёв. Арсений — крестьянин-мужик, мобилизованный в армию и смиренно, а порой и доблестно («А на шинельной груди вот уже два крестовых звяка <…> и один Егорий <…>») (К.К. III: 537) в ней воюющий. Он представляет собой тот тип солдата-мужика, из которого, в большинстве своём, и состояла вся русская армия. Арсений сохранял крестьянское миропонимание, крестьянское отношение к жизни и к земле, основанное на усвоенных им традициях и обычаях, на христианском мироощущении.

Для крестьян земля — это источник существования, основа всей жизни, имеющая как онтологическое значение, так сакральное и нравственное. Анализируя произведения Г. Успенского, посвящённые проблеме национального крестьянского характера, А.Ф. Лапченко в своей монографии пишет следующее: «Как известно, свойства народного характера Г. Успенский объяснял “властью земли”, влиянием условий традиционного земледельческого труда на духовный облик, нравственные и эстетические представления крестьянина» [12].О крестьянском отношении к земле точно высказывается во втором Узле «Красного Колеса» Андрей Иванович Шингарёв: «Он как будто жаловался на народ? Но — не с презрением, а с печальным состраданием.

— <…> К земле прикованы [крестьяне. — В. Г.] как обречённые. Уже безземельны, безлошадны, нищи, двор не огорожен, хата убога, живут уже не от земли вовсе, отхожими промыслами, а всё равно: земля! Копаются в последнем клочке» (К.К. III: 317). Отсюда видно, что земля имеет не собственно практическое значение, а традиционное значение объекта труда, и труд на земле для крестьянина самоценен, так же сакрален, как и она сама. Только возделывание земли является для крестьянина существенным занятием. Так и солдаты-мужики не признают военную службу за работу. Это — тягость, повинность, долг, но не работа.

«Ненастоящей» является военная работа и для Арсения Благодарёва. Этот персонаж противопоставляет созидающий, «плодоносный» труд на земле военным обязанностям, которые порой бывают не только очень тяжелы, но и смертельно опасны. Таким образом, даже на этом уровне для Арсения мир земной противостоит разрушающей, античеловеческой войне: «<…> от приезда [в отпуск домой. — В. Г.] ломило его руки на работу, будто он все эти годы пушечного хобота не ворочал, снарядов не вбрасывал в казённую часть, земли не капывал, — вся та работа не в счёт, как не деланная, а вот сейчас-то бы и приложиться впервь!» (К.К. IV: 126). И лишь череда христианских праздников («Праздники шли косяком»), работа во время которых грешна, останавливают его от занятий сельским трудом.

На фронте даже сама церковная служба не являлась для Арсения, который в родной деревенской церкви «пел в хоре», реальной: «И хотя доставалось Арсению и на войне постоять на молебнах и панихидах против алтаря составного рамчатого, и на тот же распев служба, а там будто не настоящая, как вся та жизнь военная не настоящая, привыкнешь — не замечаешь, а только в своё село воротясь — очнёшься» (К.К. IV: 127). Война, как и любая вражда между людьми, отрицается солдатом Благодарёвым со свойственной крестьянам религиозной позиции: « <…> всё это — муть и пена, а все мы — мiр, одного Бога дети, и не гожо нам друга на друга злобиться» (К.К. IV: 128).

Пребывая долгое время на войне, крестьянин-солдат не перестаёт чувствовать землю, её годовой жизненный цикл. Как известно, крестьянская деятельность испокон тесно связана со временами года, с цикличностью природных явлений. Поэтому весна, наступление тёплых солнечных дней в «Марте Семнадцатого» вызывают в Арсении тягу к крестьянскому делу: «А солнышко светило ровно, что ни день <…> А округ каждого стволика вытаивала воронка, на большем пригреве аж и до земли.

И по этой тиши, и по этому солнышку, и по разомлённости нутряной — хотелось чего-то делать весеннее. Плуг ладить не приходится, семян готовить не приходится, — а хоть что-то бы по хозяйству» (К.К. VIII: 112).

Несмотря на свойственное солдату разделение земли на родную и чужую (это связано с отождествлением родной земли и Родины; поэтому солдаты Дорогобужского полка несут тело убитого полковника Кабанова на родную землю в «Августе Четырнадцатого»), всё же она в представлении крестьян-солдат жива и в чужой стране, и на вражеской территории. А всё происходящее на земле и с землёй вызывает сочувствие, которое усиливается мысленным проецированием бед, учиняемых земле военными действиями, на родную сторону: «А перед строем читали приказ по армии. Начинает снег сходить с полей. Солдаты! не езди без дорог, не сокращай хождением напрямки по вспаханным полям. Вспомни, что ты и сам хлебопашец, сколько труда и забот стоила тебе каждая полоска.

Это — поверней за сердце забрало. И правда, смотрим на эту землю как на бабу пьяную, поруганную, ничью, как только в ней ни копаемся, как только её ни полосуем. А она ведь — чья-то же родная <…> С нашей бы вот так, под Каменкой!?

<…> Эх, вся земля — чья-то, везде своё родное, — да приведи Бог к нашему вернуться» (К.К. VIII: 114). Очевидно, что такое видение земли тесно связано с религиозными установками Арсения, коренится в его вере в Бога. На способность верующего человека видеть землю матерью указывает в своих работах известный русский религиозный философ Г. О. Федотов: «Но и “мёртвая” природа является живой для религиозного и художественного зрения. <…> Земля, косная и неподвижная, покорившаяся человеку, кажется наиболее далёкой теофаниям Св. Духа. Но она материнское лоно, родная человеку, мать, как зовут её почти все народы» [13].

Одушевление земли, присущее необразованному крестьянину-солдату, свойственно в критические моменты и полковнику Георгию Воротынцеву — одному из главных героев эпопеи. Например, во время интенсивного артиллерийского обстрела русских войск под Уздау Воротынцев, находящийся в окопах Выборгского полка, перед лицом смерти становится равен простым солдатам. И уповать ему приходится на волю Божью да на защиту матушки-земли, которая телом своим способна защитить детей своих, взять весь удар на себя, при этом страдая не меньше человека: «И всю полосу окопов Выборгского полка накрыло толчеёй немецких фугасов!

<…> Вот тут, рядышком, выламывало землю! Тряслось тело земли, выворачивая из души. Каждый снаряд летел прямо сюда, только и прямо в тебя <…>

Такого и сам Воротынцев ещё не испытал никогда в жизни! Такой густоты на японской не бывало! Не землю рядом — уже само твоё тело терзали, и усилием ума надо было напоминать, что если слышишь и соображаешь, то это ещё не твоё тело, а всё-таки землю!» (К.К. I: 257).

Собственно для Георгия Воротынцева, человека военного, который с первого взгляда видит в рельефе условия ведения боя, всё же земля имеет особое значение. Образ земли неразрывно связан с образом родных мест. Он проявляется в топосе «малой родины», тоска по которой не отпускает героя на протяжении всего произведения. Это и сон-воспоминание в «Августе Четырнадцатого»: «Щемит всякая память о том месте, где ты взрос. Пусть оно другим безразлично, ничем не отменно, — а тебе всегда лучшее на Земле» (К.К. I: 438); это и воспоминание о родном Застружье во время разговора с Ольдой Андозерской в «Октябре Шестнадцатого»; это и тоска по родной Костромской губернии в последней главе «Апреля Семнадцатого» — завершающего Узла эпопеи: «Если взять чуть левей, восток-северо-восток, и перевалить через леса, взлететь и дальше, — расстелется сперва Смоленская. Потом Московская. Потом Владимирская. А там — и наша Костромская <…>

Милая, печальная, обделённая сторонушка костромская. Что ж я не был в тебе так давно, давно, давно?» (К.К. Х: 554).

Но малая родина неотделима от Родины-России, которой Воротынцеву приходится служить «не щадя живота своего». Поэтому, вспоминая о Застружье, герой думает о России в целом, через частное переживает те катастрофические события, которые происходят в стране: «А во взрослые уже наезды — та щемливая тоска, какая почему-то всегда зацепляла его в Застружьи, — от скудных ли полей; от изгиба дороги — вот тут была, и увильнула, и напрочь; от ветряной ли мельницы дальней? И та тоска достигала и сюда, здесь крючком потянула за сердце.

Или — чувство, что никогда уже туда не вернуться?..

Родина моя! Нерадиво мы тебе служим. Дурно» (К.К. Х: 554).

Таким образом, земля, являясь символом «малой родины», по существу становится для героя символом России. Но земля не просто представляет собой символ России: мать — сыра земля и Россия отождествляются в русской культурной традиции, трансформируясь и соединяясь в образ «русской земли», «матери-Родины».

Исследователи творчества А.И. Солженицына отмечают, что символы и символические мотивы представляют в его произведениях сложную взаимосвязанную систему, которая, по мнению А.В. Урманова, «формирует очень важный концептуальный слой художественной модели мира» [14]. Учёный пишет, что «образы с символическим значением, включаемые Солженицыным в художественную структуру его произведений, не противоречат принципам реалистической поэтики и органично сочетаются с ярко выраженной в его творчестве тенденцией к максимально достоверному воссозданию бытовых и исторических реалий. Этот принцип распространяется даже на те символические образы, которые имеют религиозные или мифологические корни» [15]. В структуре исторической эпопеи «Красное Колесо» одним из таких ключевых символических образов, имеющих как мифологические, так и религиозные корни, является образ земли.

Символическое значение в эпопее «Красное Колесо» приобретает земля и для Петра Аркадьевича Столыпина — известного государственного деятеля России, последние годы жизни которого подробно описаны в первом Узле произведения. Несомненно, землю Столыпин рассматривает, прежде всего, с практической стороны: он видит в ней важнейший экономический фактор развития государства. Но, как отмечает автор «Августа Четырнадцатого» в 65‑й обзорной главе, ещё с юности в будущем реформаторе сформировалось ядро всей его жизни: «У Петра Столыпина таким узлом завязалось рано, сколько помнил он, ещё от детства в подмосковном Середникове: русский крестьянин на русской земле, как ему этой землёю владеть и пользоваться, чтобы было добро и ему, и земле.

Это острое чувство земли, пахоты, посева и урожая <…> именно острое слитное чувство, где неотличима русская земля от русского крестьянина, и оба они — от России, а вне земли — России нет» (К.К. II: 165-166).

Таким образом, традиционно-народное отношение к земле, которое отмечал Н.А. Бер­дяев в русском человеке, повлияло на дальнейшие политические решения Столыпина: «Всегда слишком возлагается он [русский человек. — В. Г.] на русскую землю, на матушку Россию. Почти смешивает и отождествляет он свою мать — землю с Богородицей и полагается на её заступничество» [16].

Именно в земле видит Столыпин основу страны, основу как экономическую, так и народно-духовную. Земля для него — единственный источник спасения Родины и будущего её процветания:

«О каком бы внутри- или внеполитическом, административном, устройственном вопросе ни шла речь, Столыпина никогда не покидало это чувство связи с низами — как с главной опорой государства:

Поднять нашу обнищавшую, нашу слабую, нашу истощённую землю. Земля — это залог нашей силы в будущем. Земля — это Россия!» (К.К. II: 213).

Будущее страны связывает с землёй не только Столыпин. Свои способы использования земли предлагают и другие персонажи произведения. Например, инженер Пётр Акимович Ободовский видит будущее страны в промышленном освоении уже имеющихся у государства земель Сибири и Дальнего Востока: «А всё, что в России есть объёмного, богатого, надежда всего нашего будущего — это Северо-восток! Не проливы в Средиземное море, это просто тупоумие, а именно северо-восток! Это — от Печоры до Камчатки, весь Север Сибири. <…> Сколько там можно из недр выгрести, сколько можно посадить, вырастить, построить, сколько людей расселить! <…> Настоящее завоевание Сибири — не ермаковское, оно ещё впереди. Центр тяжести России сместится на северо-восток <…>» (К.К. II: 484–485). Подобные надежды на северо-восток страны возлагал ещё Ф. М. Достоевский [17], такие идеи близки и самому автору «Красного Колеса» [18]. Но, несмотря на эти пророческие высказывания Ободовского, которые относились, прежде всего, к промышленному освоению, землю как предмет и объект сельского хозяйства Пётр Акимович отвергал. Точнее, лично ему работа на земле претила, как дело, «куда вмешиваются внезапные, неучитываемые силы: какие-нибудь град, засуха, и пропал твой технический расчёт» (К.К. III: 385).

Выразителем важнейшей для писателя категории самоограничения становится и Георгий Воротынцев, который, отвергая убийственную и ненужную России войну с Германией, отвергает и лишнюю для страны экспансию: «<…> надо где-то знать меру и России! Существует некая мера расширения. Она познаётся через плотность распирающего духа, через пропаханность и пророслость каждой квадратной сажени внутренней земли. Расширение — не может быть безграничным. Неужели Россия нуждается в расширении? Она нуждается во внутренней проработке» (К.К. III: 368). (Такую «проработку» как раз и пытался осуществить своими реформами П. Столыпин.) «Не жадничать на земли, не свойственные нам, русским, или где не мы составляем большинство <…>», — призывает сам автор эпопеи в статье «Раскаяние и самоограничение…» (П. I: 85).

В «Октябре Шестнадцатого» земля, а точнее, форма организации крестьянского труда, способы управления сельским хозяйством становятся объектом дискуссии между каменским «мужичьим вожаком» Григорием Плужниковым, уполномоченным по закупкам Анатолием Зяблицким и Елисеем Благодарёвым — простым крестьянином, отцом Арсения Благодарёва. Городской интеллигент Зяблицкий — «третий элемент», избравший «кочку “малых дел”», а не революционную борьбу, — видит путь развития крестьянства в кооперации и пытается привнести эту идею в крестьянскую среду через местных авторитетных личностей, одним из которых был Григорий Наумович Плужников: «Зяблицкий видел в таких <…> — вход в деревню для интеллигенции и для разумных идей. <…> И часом награды для Зяблицкого было всегда — свои заветные мнения излагать вот таким деревенским собеседникам, как эти. <…> Вот в союзе с такими-то людьми, верил Зяблицкий, и можно преобразовать деревню, а значит и всю Россию» (К.К. IV: 136–137). Отсюда видно, что, как и Пётр Столыпин, кооператор видит в деревне, а значит и в земле (так как эти понятия неотделимы), будущее всей страны, то есть, так или иначе, земля становится для него символом России. Будучи последователем известного социального реформатора, утописта, основателя теории кооперации Роберта Оуэна, Анатолий Сергеевич Зяблицкий видит в кооперации не только экономические, организационные функции, но и воспитательные. По его мнению, эта форма организации совместного труда должна не только помогать крестьянину решать хозяйственные проблемы, но и, в этом он близок просветителям и народникам, «выдвинуть собственную крестьянскую интеллигенцию <…> перерабатывать привычки и личности, продолжать усилия народной школы». «Всякий общественный строй, — говорит персонаж, — имеет выбор укрепиться и держаться или на лучших людях общества, или на отребьи. Так вот кооперация должна помочь первому исходу…» (К.К. IV: 138). «Народнику» Зяблицкому противостоит «батька» Плужников, для которого кооперация не предстаёт в столь радужном цвете. Хотя как вспомогательная организация она его и устраивает, он не верит в масштабность её возможностей: «— Всегда я за кооперацию, кто ж, как не я. Но всю мужицкую Россию кооперацией не вытянуть, не та лошадка» (К.К. IV: 137). Григорий Плужников видит пути решения крестьянской проблемы на политическом, общегосударственном уровне. По его мнению, крестьянское сословие должно само преодолевать возникающие препятствия путём организации крестьянского самоуправления. И именно крестьянин, по мысли Григория, способен решать крестьянские проблемы: «Мужиков — только мужики сами и выручат, сами себя! — и пора к тому просыпаться» (К.К. IV: 146).

Но именно в мужике, в русских людях кроется причина сложившейся ситуации для Елисея Благодарёва, необразованного крестьянина с «ортодоксальной» верой в царя, при этом хорошо улавливающего суть интеллектуально насыщенной беседы. Противостоя друг другу, «утописты» Зяблицкий и Плужников, в конце концов, противостоят этому коренному крестьянину, в старости не покладающему рук, знающему крестьянство и все его проблемы не понаслышке. Не с управления, а с людей надо начинать все преобразования, с их нравственности, считает Елисей: «— Зашаталась вера у людей, вот что. Управлением не поправишь» (К.К. IV: 156).

Символом вечного и незыблемого, наравне со звёздами и солнцем, выступает земля для Николая II, находящегося под арестом в Царском Селе. Сравнивая Русскую империю с Византийской, уже бывший государь осознаёт незначительность происходящих исторических перемен в сравнении с вечной Землёй, которой уже пришлось пережить много великих цивилизаций и империй: «<…> вот прочёл объёмистую историю Византийской империи. Какие фигуры, какие масштабы событий! И всё это уже прешло с лика Земли, и забылось, как забудутся и наши события <…>» (К.К. Х: 249). Даже и самый труд на земле, которым не гнушается заниматься царская чета, является для Николая более древним, чем вся человеческая история: «Какая это благородная, возвышающая и вразумляющая работа — копка земли под посадку, под посев. <…> Древнее занятие! Ещё когда не было ни Византии, ни Греции, ни Вавилона — а уже так копали» (К.К. Х: 253). То есть таким трудом люди занимались ещё до организации каких-либо государств, когда человек собственным трудом добывал себе пропитание, когда всё, в большей или меньшей мере, зависело от труда человека. Поэтому и копка земли (исконно человеческое занятие, но, по существу, на тот период дело низшего сословия государства) становится для отрешённого императора «благородным» (народная мудрость гласит: «труд облагораживает человека»), «возвышающим» и «вразумляющим» занятием, которое сближает «наместника Бога» с простыми людьми.

Местом борьбы Добра со Злом видится земля мистически настроенной императрице [19]. Аликс, как называет её Николай, свойственно инфантильное разграничение этих двух понятий, а людей она, соответственно, делит на добрых и злых. Несмотря на подавленное событиями и болезненностью тела настроение, Александра Фёдоровна пытается поверить в силу добра: «Но — не поддаваться никогда! Почему бы верить, что злые захватят землю? <…> Нет!» (К.К. IV: 412). Императрица искренне пытается познать таинственную глубину свершающихся событий. Для неё существует два разных бытия — земное и потустороннее, и всё происходящее как бы предопределено свыше, что вызывает в государыне эсхатологический настрой, веру в приближающийся апокалипсис, предвестниками которого становятся трагические события на земле: «Можно понять, что всё, кипящее сейчас на Земле, и эта чудовищная европейская война, и всё происходящее в России, и борьба русского трона со своими заклятыми врагами, — гораздо глубже, чем кажется на взгляд. И мы, которые приучены смотреть на вещи также и с другой стороны, — видим, что это за борьба и что на самом деле она означает» (К.К. IV: 525).

Но, собственно, для «злых сил» — радикально настроенных социалистов, большевиков, Ленина и многих других — земля, в сравнении с тем вниманием, которое они уделяют власти как таковой, никакого принципиального значения не имеет. Земля лишь аргумент в борьбе за массовое крестьянское сознание, лишь лозунг («Земля и воля») в борьбе за власть. Неуважение к земле проявляется через неуважение к крестьянству, которое вызвано страхом перед этим основным слоем населения России. Характерным в этом смысле является отношение к крестьянскому «классу» даже не крайне левого революционера Гиммера: «Хотя крестьянство и представляло собою, увы, большинство населения, но, жадное до одной лишь земли, направляя все свои мысли к укреплению лишь собственного корыта, <…> крестьянство вполне имело все шансы продремать главную драму революции и никому бы не помешать. Пошумевши где-то в своей глубине <…> получило бы крестьянство свои желаемые клоки земли и утихомирилось бы в своём идиотизме сельской жизни» (К.К. VII: 533). Отсюда видно, что для революционеров крестьянство — тёмная, безудержная сила, «быдло», которое не в состоянии понять «истинных» целей революции, а потому и неспособное помешать «осуществлению гегемонии пролетариата». Для революционных деятелей революция сама по себе, а не обретение с её помощью прав и свобод для народа становится главной целью. Отношение Гиммера к земле интересно ещё и тем, что этого исторического деятеля «соратники» считают «известным экономистом-аграрником». Таковым он и сам себя видел. Однако доклад в земельной секции по земельному же вопросу оказался для него унизительным: «<…> там сидели одни солдаты, тупорылые землееды, и вырабатывали “закон о земле”, даже понятия не имея о земельной ренте, не стал Гиммер с этими дураками и спорить. Да испытывал он до странности сильную неприязнь к этому мужицкому делу» (К.К. IX: 64).

Как известно, одной из главных задач автора «Красного Колеса» было воссоздание динамики исторического движения России, то есть описание исторического момента не в статике, а в постоянном развитии. Данная динамика оказывает влияние и на содержательное, качественное изменение рассматриваемого образа земли. В воссоздаваемой объёмной модели исторического движения России периода существенных социальных и политических изменений начала ХХ столетия формируется не только многозначный, но и постоянно меняющийся, трансформирующийся образ земли, отношение к которому меняется вслед за стремительно разворачивающимися судьбоносными событиями истории. Но и само преобразование образа разновекторно, оно имеет как положительную, так и отрицательную направленность. То есть, развиваясь, образ земли в произведении получает, в определённых случаях, качественное смысловое обогащение, в других — качественно редуцируется, в третьих — остаётся неизменным.

Трансформации образа земли запечатлеваются на разных уровнях воспроизведённой в эпопее модели универсума. Можно условно выделить три основных уровня. Первый — трансформации, происходящие в сознании отдельных персонажей (Ксенья Томчак, Родзянко, Шингарёв, Арсений Благодарёв и другие), связанные с изменением их личностного отношения к земле под влиянием различных факторов, важнейшим из которых становится Февральская революция. Второй уровень — изменение отношения к земле в сознании целого слоя населения России, при том самого большого — крестьянства. Третий уровень — уровень исторический, связанный со всем произведением в целом. Он складывается под воздействием двух первых уровней, как суммирующий, итоговый результат их взаимодействия. Образ земли в начале произведения не равен этому образу в конце эпопеи, прежде всего по отводимой ему роли в судьбе страны. В «Августе Четырнадцатого» земля — это основа Российского государства, а в последних двух Узлах, посвящённых собственно Февральской революции и её первым последствиям, земля (точнее — проблема передела земли) становится одной из причин величайшей катастрофы в истории России.

Рассмотрим подробнее каждый из выделенных нами уровней.

Если в начале исторической эпопеи семья Захара Томчака является символом богатой (материально и духовно) России, примером возможного развития общества, то в «Марте Семнадцатого», а тем более «Апреле Семнадцатого» ей уже нет места. Революция, свершающаяся в стране, несёт явную угрозу устоявшемуся укладу жизни и работы этой семьи. Она предрешила судьбу и Томчаков, и многих других успешных землепользователей. Из семьи Захара Фёдоровича лишь дочь Ксенья появляется на страницах тех Узлов, которые посвящены конкретно революции. Некогда с презрением говорившая о ненавистных ей сельскохозяйственных курсах (в «Августе Четырнадцатого»), на которые она была отправлена учиться по воле отца, в третьем Узле девушка уже кардинально меняет своё отношение к обучению агрономическим началам. Получаемые ею знания, которые предполагают непосредственную работу на земле и успешное применение которых невозможно без уважительного отношения к ней, становятся для девушки важнее всякого участия в революционных событиях. Когда на курсах княгини Голицыной было решено (самими курсистами, а не преподавателями!) прервать занятия и «кинуться» в революционный вихрь, то «Ксенья Томчак колебалась. Она охотно и продолжала бы занятия, она любила их и успевала по всем предметам отлично. Но не имела строгости поднять голос против большинства» (К.К. VI: 577). Поддавшись изначально массовому настрою, Ксенья впоследствии смогла увидеть бледность революционного пафоса. Прежняя мнимая весёлость, ожидаемая от участия в событиях, обернулась для неё скукой. Она и внутренне почувствовала чуждость ей этой революции: «и так тоскливо внутри — куда, в какое-то не своё попала Ксенья. И — зачем?..» (К.К. VI: 580). В конечном итоге, если от революции девушка отворачивается, то обучение земледельческому мастерству остаётся для неё приоритетным занятием. Отчасти это происходит оттого, что Ксенья смогла себя приучить к «строгости над собой», помогающей «и учиться, и чище себя чувствовать». В этом очевидно изменение отношения к земле с положительным вектором. Таким образом, учёба, строгость и ответственность становятся в оппозицию разрушительному началу революционного хаоса.

Земля, родное поместье противопоставлены революционной шумихе и для князя Бориса Вяземского, чей брат погиб, принимая в февральских событиях активное участие. Не в революции, которая совершалась в столице и которую многие великосветские особы восприняли восторженно, а именно в земле видит князь источник счастья: «После петербургского месяца такое счастье — дышать этим влажным теплом, открывающим лето, обещающим плодоношение твоей любимой земле» (К.К. IX: 321). Не разрушение, а именно созидание, плодоношение ценно для Вяземского. Ему более важны неизменные и ежегодные связанные с землёй события, нежели социальные преобразования. Он испытывает радость от простого созидательного крестьянского труда: «Сев идёт! — это превосходно. Час в апреле — год кормит. Сей меня в грязь — буду князь» (К.К. IX: 322). Но это счастье и эта радость быстро разрушаются проникнувшими в крестьянскую среду поместья революционными идеями, которые нашли своё выражение в озлоблении простого люда, в грабежах и неуважении к Вяземским.

Свою внутреннюю причастность к земле неожиданно осознаёт и председатель Государственной Думы Родзянко, вынужденный интригой социалистов подарить свою землю революции. Земля становится на недолгое время истинной ценностью для самоуверенного и признающего за собой исключительную роль в событиях председателя (а именно таким автор иронично показывает этого персонажа, воссоздавая его внутренние размышления). Вот какие психологические изменения происходят с этим известным историческим лицом: «Он потерял душевное равновесие, он не мог найти себя, он сделал что-то не то, изменил кому-то <…>

Живя не на земле, живя в Петербурге, — он, оказывается, вот как был слит со всею ширью своей земли, вот как! Без неё — всё опустело, посерело.

<…> Вынули из него душу.

<…>

Не имущества было жалко. А той души, которая есть земля» (К.К. VIII: 407).Чтобы яснее понять смысл этого психологического описания, необходимо вернутся к обзорной 65-й главе второго Узла эпопеи. В ней автор даёт прямую характеристику этому персонажу [20], руководящему заседанием Думы 1‑го ноября 1916 года: «<…> дородный, дюжий, избывающее земляное здоровье своё обративший не к земле же, не волов воротить, но паж, кавалергард, камергер <…> а вот и глава всенародного представительства. На самый почётный помост России <…> он взошёл, видя каждое своё движение со стороны и осознавая его значительность для отечества. Крупный звонок взял крупною лапой» (К.К. IV: 422). Отсюда видно: акцентируя физические особенности Родзянко, автор даёт понять (в иронической форме), что более естественной и полезной для данного политического лица была бы работа на земле, а не в законодательном органе страны. Возможно, по этой причине персонаж искренне чувствует своё душевное родство с землёй в «Марте Семнадцатого». Хотя это длится недолго, до того момента, пока ему снова не дают почувствовать свою «значимость» пришедшие его благодарить крестьяне.

Но более радикальными становятся трансформации образа земли в политико-экономическом аспекте. Такие изменения происходят в представлении нового, после создания Временного правительства, министра земледелия Шингарёва. Для этого деятеля и для всего нового правительства в целом земля становится мерой их государственной компетентности. Столкнувшись впрямую с проблемой земли, Шингарёв осознаёт всю нелепость и неуместность прежних общественных претензий к царскому правительству по этому вопросу. А проекты Риттиха, царского министра земледелия, кажутся ему, за неделю пребывания на министерском посту, единственно верными: «Теперь, вблизи, присматривался Шингарёв к деятельности своего предшественника Риттиха — и начинал сознавать, что тот делал на своём месте, пожалуй, наилучшее, что только мог» (К.К. VIII: 24). Солженицын не случайно описывает в нескольких главах деятельность этого революционного министра (этому посвящены следующие главы: 448 и 535 — в «Марте Семнадцатого», 32, 118 и 166 — в «Апреле Семнадцатого»). Проблема земли явилась судьбоносной в истории России: именно неспособность решить её привела к участию в революции крестьянства — самого значительного слоя общества. Также следует отметить, что из всех министров Временного правительства именно Шингарёв, по мнению автора статьи «Размышления над Февральской революцией», был «безупречен серьёзностью и трудолюбием» (П. I: 492). Таким образом, автор эпопеи показывает, что решение государственных задач было не под силу даже ответственным и серьёзным министрам, не говоря уже о бездарных Терещенко, Некрасове и других.

Следующий обозначенный уровень, на котором происходят трансформации — крестьянство. В данном случае речь идёт о целом слое общества, изменение отношения которого к земле приобрело массовый характер. В «Красном Колесе» автор, используя метод «художественного исследования», рассматривает причины крестьянских волнений, которые к апрелю 1917 года стали стихийными и повсеместными. Ему важно показать, что привело к грабежам, убийствам, к изъятию и самочинному переделу земли.

Известно, что земля являлась желанным объектом для крестьянства во все времена. Желание обладать собственной землёй в необходимых количествах является естественным. Оно всегда было свойственно крестьянству, но привело к катастрофе лишь в Февральскую революцию.

В последнем Узле эпопеи неоднократно отмечается, что «корень сельских волнений <…> в переделе земли. Крестьянство исстрадалось, ожидая этого передела. Накопилось в них: ждать нельзя, разряди!» (К.К. IX: 280). Эта причина указывается и Борисом Вяземским: «Всеобщий бред у мужиков сейчас, конечно, передел земли» (К.К. IX: 325). Передел земли становится причиной поголовного дезертирства из армии во время войны.

Но точка зрения писателя на причины крестьянских бунтов и погромов не сводится лишь к этому. В действительности, для него передел земли — лишь внешняя причина произошедшего. Он смотрит в глубь проблемы, исследует внутренние мотивы.

Размышляя о причинах Февральской революции, Солженицын отмечает в указанной выше статье, что при всех политических, экономических и других факторах «не сотряслась бы, не зинула бы пропастью страна, сохранись крестьянство её прежним патриархальным и богобоязненным» (П. I: 501). Об этом на страницах эпопеи говорят и персонажи. Например, отец Арсения Благодарёва — Елисей (как уже отмечалось выше). Отсутствие веры в Бога и Отечество подмечает в народе и Ярослав Харитонов: «Продавала себя Родина за Землю и Волю. Не тянули Вера и Отечество против Земли и Воли» (К.К. Х: 89). Крестьяне буквально восприняли лозунг, выдвинутый Февральской революцией. И земля приобрела значение не средства, а цели. В деревнях перестали смотреть на землю через призму христианских и патриотических ценностей как на сакральную и Богом данную. Образ земли из священного трансформировался в простой вещный, материальный.

Изменение отношения к земле у крестьян привело в конечном итоге к Февральской революции, которая оказалась переломной в судьбе России. В связи с этим можно отметить, что трансформация образа земли произошла уже на более высоком уровне — историческом. Из символа России как аграрного государства земля превратилась в причину величайшей трагедии.

Воссоздавая в «Красном Колесе» динамику исторических событий, автор стремится выяснить, исследовать причины произошедшей катастрофы. И одной из важных причин становится связанное с потерей веры изменение в понимании крестьянами сакральной сущности земли.

В эпопее представлены различные точки зрения на землю — от крестьянской до политико-экономической. Земля по-разному воспринимается и оценивается отдельными персонажами, отношение к ней неодинаково проявляется в различные исторические моменты, отражённые в Узлах, что соответствует принципу создания объёмной, многогранной, «стереофонической» картины художественного бытия. Отдельные значения и оттенки значений коррелируют между собой и формируют многослойный, объёмный образ земли.

А.В. Урманов, автор книги «Творчество Александра Солженицына», утверждает, что стереофония (так исследователь называет используемый в «Красном Колесе» основной нарративный принцип) позволяет Солженицыну создавать динамическую, объёмную модель изображаемой действительности. При этом многоголосие организуется голосом автора — «творца многопланового, объёмного, динамически развивающегося художественного мира произведения» [21]. Следовательно, авторская позиция, которая не выражается каким-либо отдельным субъектом повествования, заключается именно в художественном воссоздании всего многообразия смыслов и значений, которое имела земля для разных людей в период описываемых событий. И здесь какие-то подходы оказываются более или менее близки самому Александру Исаевичу Солженицыну, с некоторыми, используя многообразные художественные средства и приёмы, писатель дискутирует, а отдельные даже и отвергает, как нарушающие заложенную в мире гармонию.

 

[1] См.: Шелемова А.О. Символический образ «земли незнаемой» в «Слове о полку Игореве» // Филол. науки. М., 2000. № 5. С. 3–7.

[2] См.: Урманов А.В. Творчество Александра Солженицына: учеб. пособие. М.: Флинта: Наука, 2003.

[3] Здесь и далее: Солженицын А.И. Публицистика в 3 т. Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1995–1997.

[4] Афанасьев А.Н. Древо жизни: избр. ст. М.: Современник, 1982. С. 55.

[5] См.: Иванов А.А. Мать — сыра земля // Русская словесность. М., 1997. № 2. С. 2–7.

[6] Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. 2‑е изд., испр. и доп. М.: Академический Проект, 2001. С. 174.

[7] Иванов А.А. Мать — сыра земля… С. 6.

[8] Здесь и далее: Солженицын А.И. Красное Колесо: повествованье в отмеренных сроках в 10 т. М.: Воениздат, 1993–1997. В цитатах сохранена индивидуально-авторская орфография и пунктуация.

[9] Пушкин А.С. Собрание сочинений в 10 т. Т. 4. М.: Правда, 1981. С. 8–9.

[10] Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин»: комментарий. М.: Просвещение, 1980. С. 134.

[11]  Гачев Г.Д. Национальные образы мира: курс лекций. М.: Академия, 1998. С. 20.

[12] Лапченко А.Ф. Человек и земля в русской социально-философской прозе 70‑х годов. Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1985. С. 5.

[13] Федотов Г.О. О Св. Духе в природе и культуре // Вопр. литературы. М., 1990. № 2. С. 205–206.

[14] Урманов А.В. Творчество Александра Солженицына… С. 310.

[15] Там же. С. 116.

[16] Бердяев Н.А. Судьба России. М.: Советский писатель, 1990. С. 67.

[17] См.: Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 27. Л.: Наука, 1984. С. 32–40.

[18] В статье «Раскаяние и самоограничение…» Солженицын говорит о необходимости обратить «национальное и государственное усердие на неосвоенные пространства Северо-Востока», о том, что «Северо-Восток — тот вектор, от нас, который давно указан России для её естественного движения и развития» (П. I: 84–86).

[19] О мистицизме императрицы см.: Кублановский Ю.М. Образ императрицы в «Красном Колесе» А. Солженицына // Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси: сб. М.: Столица, 1991. С. 410.

[20] Об особенностях повествования в обзорных главах см.: Урманов А.В. Творчество Александра Солженицына… С. 273–280.

[21] Урманов А.В. Творчество Александра Солженицына… С. 309.