Татьяна Иванова. От лица, совершившего подвиг

 Татьяна Иванова. От лица, совершившего подвиг

---

Татьяна Иванова

От лица, совершившего подвиг

 

Недавно в издательстве «Согласие» вышла книга Александра Исаевича Солженицына «Бодался телёнок с дубом». В ней почти семьсот страниц. На сегодняшний день это самое полное изо всех существующих изданий книги. И, безусловно, самое значительное событие в литературной жизни России последнего времени. Хотя издаётся много, очень много ранее запретных, прекрасных, даже изумительных книг.

О книге Солженицына написано, публикуется и ещё будет опубликовано множество отзывов. И мысль о том, кто вправе писать, отнюдь не безосновательна. Я — вправе? Но кто я, собственно, такая, чтобы рассуждать о произведении самого Солженицына?..

Правда, наш великий современник всегда хотел, чтобы как можно больше людей в России прочли его книги. Не мог же он предполагать, что они не будут над ними думать, не захотят о них говорить… Разные люди, не только самые известные, самые лучшие.

Конечно, многие прочли «Телёнка» еще в самиздате, в заграничном исполнении, в «Новом мире», в 1991 году — с продолжением. Всё не то. Читала и я самиздатовское, заграничное, новомирское. Но — книга… Толщенная, своя насовсем, можно читать не спеша, можно читать сколько хочешь, можно перечитывать отдельные страницы, делать пометки на полях, ставить галки, восклицательные знаки. И спешишь к ней, летишь, многое отодвигая, ждёшь, когда наступит этот блаженный миг — лампа, книга, ты.

«Бодался телёнок с дубом» — обозримое для современника общественное, политическое и литературное поле. Все знакомы и всё знакомо. Время, охваченное повествованием (самое начало шестидесятых — середина семидесятых), полностью совпадает с началом моей, например, взрослой жизни и её серединой. И «Новый мир» Твардовского — стал частью крови, текущей в жилах. И «Один день Ивана Денисовича» — праздником не только долгожданной правды и надежды на её продолжение. А и праздником национальной гордости: жива, живёт великая русская литература. Повесть об Иване Денисовиче, а потом новомирские же рассказы — всё было бережно переплетено. И устроено на стеллажах, которые, казалось, пополняться больше никогда не будут, — на стеллажах с русскими классиками. И проза Солженицына там встала — нормально.

А высылка его из страны, а мерзости в прессе — какая трагедия, какой стыд. Похоже было на 21 августа 1968 года. Хотя после того переживания острота социального чувства была уже не такой болезненной. После того (1968) ждали любых подлостей и любых свинцовых мерзостей. Ожидаемое не так потрясает.

Главный герой этого удивительного романа. Собственно, тот, кто «бодался». До последних лет он был безлик. Маленькие фотографии — не в счёт. Теперь он перед глазами, телевизионный. Его голос, жесты, речь. Его жена и сыновья. Его поступки… Потому ещё и читается «Телёнок» теперь иначе, совсем иначе, чем раньше. Солженицына видишь и слышишь.

Он не приехал к нам в августе 1991 года. Почему?

Он перед президентскими выборами нынешнего года не сказал нам так ясно и убедительно, как только он и умеет говорить, что нельзя голосовать за коммунистов. Почему?

Ещё удивительнее. Прямо во время выборов, перед тем как опустить бюллетень в урну, он дал короткое интервью корреспондентам.

Курточка какая-то была на нём — не бархатная ли? Взгляд раздражённый, почти брезгливый, и такой же голос. И это раздражение, эта брезгливость были про нас — его сограждан, его читателей. Несовершенны мы! «Сколько лет я призываю к покаянию — ни слова покаяния».

Так и хотелось сказать ему в экран: батюшка барин, простите своих холопов, будьте милостивы, не прикажите портки сымать, прикажите миловать, отслужим мы, неразумные…

Книга отвечает на все вопросы — перечисленные здесь и не заданные по разным причинам. (Например, потому что кажутся бестактными.) По Карамзину: хочет человек или не хочет, в своих писаниях он свою душу открывает.

Живой Солженицын предстаёт перед нами со страниц этой несказанной книги. Бесконечно талантливый и безгранично мужественный, идеально выдержанный, умнейший, способный предвидеть и видеть насквозь, просчитывать опасности и пренебрегать ими, в том числе и смертельными, — во имя идеи, во имя цели, во имя дела.

И немыслимая любовь, какая случается раз в сто лет, если не реже, тоже предстаёт нам со страниц этого дивного классического русского романа. Где мужчина — воплощённое мужество и геройство, где женщина прекрасна, женственна, жертвенна, верна, да притом и умна.

Какие всё окончательные слова: «идеальный», «геройство», «жертвенность», «классика»… Но они точны, эти слова, вот в чём, кажется мне, и ответы на все заданные и незаданные вопросы.

Герой «Телёнка» обладает достоинствами, несоразмерными обычному человеческому существу. Он в самом деле слишком глубоко и точно, и не только насквозь, а на два метра под землёй, видел и понимал всё про Твардовского и «Новый мир». Слишком глубоко и точно. Потому для него было мучением проявлять солидарность — всегда подчиняться редакторскимтребованиямбезоговорочно,видетьколлективединомышленников там, где он ясно видел лукавцев, хитрецов, лизоблюдов, да и попросту предателей.

Они не были таковыми с обычной человеческой точки зрения. И душа восстаёт на их защиту. Но надо осознать, что она это делает по недомыслию, недочувствованию… Надо, приходится это осознать. Когда осознаешь, можно это знание отбросить, вычеркнуть, любить, кого любила (я пишу сейчас о своих собственных ощущениях, ничуть не претендуя на какие-то обобщения или рецепты для других людей). Но не осознать — не выходит, потому что Солженицын пишет всё так внятно, так ясно и просто, что невозможно не понимать, что он прав. И ему не верить.

Он за кого-то не заступился и кого-то не благодарил за опасную и бесценную помощь в его работе. Это потому, что считал себя не вправе делать хоть что-то, способное отвлечь его от работы над «Архипелагом». «Архипелаг» же понимал как работу, смертельную для строя. Приготовляясь нанести строю смертельный удар, он удерживал себя от желания пойти на поводу у злобы дня.

И—схваченный «ЧКГБ» (аббревиатура Солженицына) Буковский остался без заступничества Солженицына. И — сбитая грузовиком Елена Цезаревна Чуковская (одна из самых самоотверженных и бескорыстных помощниц писателя) не получила в тяжёлой физической боли и в душевной муке того сочувствия, на которое (он понимает) могла надеяться.

Мир несовершенен. Люди несовершенны. Они не такие, как надо, они ведут себя не так. Всё верно. И правы — правее всех в этом мире, — конечно, те избранные, кто не тратит себя на пустяки (что не пустяк в сравнении с вечностью). Но любить их, самых совершенных и правых, трудно. Потому что для живого человека, которому грозит, например, тюрьма, всего важнее именно злоба дня. И если способная помочь рука не протягивается ему на помощь потому, что держит именно в эту минуту вечное перо, попробуйте объяснить этому человеку что-нибудь про вечность и высшие цели…

Был момент: из ЧКГБ угрозили гибелью детям Солженицына. Они не знали, да и не могли знать, что муж и жена к тому времени приняли решение: было ими решено, что жизнь их мальчиков не дороже памяти замученных в ГУЛаге.

Не только их собственные жизни, но и жизни их мальчиков… Конечно, это решение сверхчеловеческое.

Тем более ведь знаешь, что роль слов, даже собранных в самые потрясающие книги, безусловно велика, но и столь же безусловно — не окончательна в том, что коммунистический режим был сокрушён. Как, кстати, и в том, что он был установлен.

Хотя… Чья же роль тогда окончательна?..

На все вопросы не ответишь, да и о книге в семьсот страниц, где ни на одной странице напрасное не имеет смысла, в нескольких строчках не скажешь.

Но есть какие-то отрывки — их просто нет сил не привести. Так разнообразно наполнены они содержанием, смыслом.

Вот опубликован «Архипелаг». И ассоциация американских издателей выражает готовность опубликовать исторические материалы, которые советская власть захотела бы противопоставить «Архипелагу». Но — таких материалов нет. «За 50 лет палачи не подсобрали себе оправданий». И ведь последние полгода книга была у них в руках. Нет, и тут не удосужились. Напечатали в «Нью-Йорк таймс» вялую статью Бондарева. Сталинград, да генерал Власов, да не понимает Солженицын нравственности, да у него антиславянское чувство, да у него национальный нигилизм… В «Известиях» напечатали статью — опять генерал Власов. Статья обширная. Солженицын развернул — думает, ну, сейчас будут опровергать, кто Прагу от немцев освободил, «документы — у них; каких нет — подделают, а где ж мне своих сокамерников теперь созвать? Но — нет! Даже не хватило наглости, главного не опровергли: что единственным боевым действием власовских дивизий был бой против немцев — за Прагу!».

Сколько можно судить, вопрос о Власове и власовцах, как и положено, занимает умы. Публикаций не так много. Но то, что Солженицын называет «главным», никем не опровергнуто.

Юрий Карякин говорил когда-то, что «Архипелаг» он перечитывает в обязательном порядке раз в год. Я знаю одну очень славную женщину, которая просила разрешения у моей мамы: «Валентина Алексеевна, можно я не буду читать “Архипелаг”?» Ей было тяжко, нервы у неё не выдерживали. И мама «разрешила». Но та женщина не лезет в газеты, эфиры и на телеэкраны с публичными выступлениями. Ей можно. Те, кто «лезет», должны, как Карякин, — раз в год. Иначе они спорят с очевидностями, оспаривают то, что давно и бесповоротно доказано.

Добавление к основному тексту «Телёнка» называется «Невидимки». Это о людях, которые помогали. Здесь уже упомянута Елена Цезаревна Чуковская, для Солженицына, как и для своих близких, — Люша. О ней отдельная глава. Из этой главы ясно, что труд её в помощь подпольному писателю Солженицыну был страшно громаден и сопряжён с риском. Глава о Люше — из самых тёплых и благодарных в книге.

Но теплота и благодарность вообще-то не главные качества в характере главного героя. Несколько лет во флигеле Ростроповича на даче — так и должно быть. Знакомство с Сахаровым — важное, но Сахаров делает слишком много ошибок. Жизнь в Переделкине у Чуковского — нечто естественное.

Несколько квартир, жалких комнатёнок в коммуналках, куда писатель мог прийти в любое время дня и ночи, на любой срок и был спрятан, накормлен, уложен спать, где с ним говорили о его произведениях столько, сколько ему было нужно (а писатель был погружён в работу, интересно ему было говорить лишь о ней), где перепечатывали огромные рукописи в нескольких экземплярах, сжигали копирки, умели переправить сотни и тысячи страниц в «укрывище».

Об этих людях — написано. С той мерой теплоты и благодарности, какая присуща безмерно целеустремлённому человеку.

Впрочем, чего мне не хватает? Ведь весь восторг перед этими людьми я испытала благодаря рассказу Солженицына. Значит, с высшей точки зрения его задача выполнена, его «мера» точней точного.

Всё так. Только я знала Сахарова. И не мне судить, как там насчёт ошибок. А более благородного человека как было не сыскать, так не сыскать и теперь.

И — только я сама жила и живу этой жизнью, в таких коммуналках и квартирах. Я знаю, что такое «гость» в доме. Ночующий? Живущий…

Впрочем, всё ничтожество и малость наша, примериваешь на себя — всё велико… Но история! Что вытворяет история, какие закручивает сюжеты! «И тут произошло совпадение более чем символическое, как умеет ставить только История… На диване грудой ещё лежала неразобранная посылка от Наташи Климовой-младшей, — а по той же узкой чердачной лесенке через две минуты к нам взошёл Аркадий Петрович Столыпин — тот маленький сын Столыпина, едва не убитый во взрыве на Аптекарском острове Наташей Климовой-старшей, — да и пришёл ко мне обсудить эскиз моей главы о Петре Столыпине. С этим милым человеком мы сидели дружески, а рядом лежали пакеты, так же дружески присланные от дочери несостоявшейся его убийцы. Так за две трети столетия повернулась Россия. Дочь с тем же талантом и порывом, как мать, теперь работала и рисковала в противоположную сторону».

А сколько людей — бескорыстных и бесстрашных помощников — было в России у Солженицына без фамилий и без имен… «например, те двое парней в радиокомитете на Новокузнецкой (кто-то ведь из моих радиоколлег, недаром я их люблю. — Т.И.) — с отчаянной смелостью из портфеля гебиста, вышедшего из комнаты, вынули и переписали оперативную инструкцию по слежке, которую я затем мог процитировать в интервью».

Читаю и перечитываю «Бодался телёнок с дубом», никак не начитаюсь. Русский язык превосходен. Хотя временами кажется, что и нарочит. Характер главного героя — автора этих невероятных мемуаров тяжёл, достоинства его так велики, что кажутся несоразмерными человеку. И не оттого ли иногда воспринимаются как недостатки.

Но нельзя не понять — перед нами человек воистину великий.

Подвиг Солженицына просто не знает себе равных.

Повествование о подвиге от лица, подвиг совершившего. Вот что такое «Бодался телёнок с дубом».

Книга с захватывающим, острейшим сюжетом.

Мемуары. Документальное повествование, с истинными датами, географическими названиями, именами, фамилиями, цифрами.

Повесть о Горе-злосчастии, о Петре и Февронии, Поучение Владимира Мономаха, Житие протопопа Аввакума — да, отзывается, да…

Но ещё и классический (и полифонический — в соответствии с определением самого Солженицына, данным им по иному поводу), — ещё и классический русский роман. Какие наперечёт и в русской, и в мировой литературе.

Книга, о которой вообще нельзя говорить в ряду других книг, потому что ей нет ряда.

Как нет ряда и нашему великому современнику — Александру Исаевичу Солженицыну.