Игнат Солженицын. «Отец был рад, что я не стал писателем»
Игнат Солженицын. «Отец был рад, что я не стал писателем»
Игнат Солженицын
«Отец был рад, что я не стал писателем»
(«Время и деньги», Республика Татарстан)
Беседу вела Татьяна Мамаева
Фото: РИА Новости
Сегодня на сцене Большого концертного зала РТ имени С. Сайдашева пройдет концерт Государственного симфонического оркестра РТ. Место за дирижерским пультом займет гастролер — маэстро Игнат Солженицын. Сын известного писателя и сам уже известный музыкант. Он приехал в Казань несколько дней назад и ежедневно проводит репетиции с оркестром. В одном из перерывов господин Солженицын любезно согласился дать интервью. Солженицын-младший сразу располагает к себе — улыбчив, доброжелателен, обладает отличными манерами. И прекрасным русским языком.
— Игнат Александрович, простите, но в нашем разговоре не избежать вопросов о вашем отце. Как вы полагаете, что было доминантой его философии?
— Отец полагал, что если бы человек был рожден только для счастья, он не был бы рожден и для смерти. Раз все мы проходим конечный и довольно короткий путь на земле, то наша задача в том, чтобы понять, для чего мы живем. Пожалуй, это была главная тема его философии.
— Музыка вам помогает это понять?
— Безусловно.
— Отец — писатель, все интересы семьи сосредоточены вокруг литературы, но вы выбираете своим путем музыку. Как она возникла в вашей жизни?
— Совершенно случайно. Когда мы переехали в США, в этот глухой штат Вермонт, у нас в доме был кабинетный рояль и мне очень захотелось научиться на нем играть. По первому образованию я пианист, учился в Лондоне, потом в Нью-Йорке.
— Как ваши родители отнеслись к тому, что вы решили заняться музыкой?
— Они всегда меня в этом поддерживали, поначалу относились достаточно осторожно, настраивали меня на то, что я должен себя показать, чтобы они восприняли мое увлечение серьезно.
— Кто вам в детстве был ближе — мама или папа?
— Ну это все равно, что сказать, какое легкое ближе — левое или правое, какая рука дороже. Я понимаю, что далеко не у каждого человека такие родители, как мои, это большое везение. Мне трудно представить мою жизнь без них.
— Легко ли ваша семья вписалась в жизнь за границей?
— Жизнь здесь и там была несопоставимой. И хотя были определенные сложности, перейти из мира нужды в мир изобилия гораздо проще, чем наоборот.
— Но Александр Солженицын был одним из самых русских писателей — и по типу творчества, и по типу мышления. Таким вдвойне тяжелее на чужбине.
— Он каждый день ощущал нехватку Родины и как сын России, и как писатель, как вы верно сказали, очень русский писатель по языку, по духу. Ему не хватало подпитки, идущей от родной земли. Была любопытная история с его «Крохотками» [короткими зарисовками. — Т.М.]. Первые из них были написаны в 1958 году, потом на Западе отец хотел к ним вернуться, но ему не удавалось. А вот вернувшись на родину, он снова смог «Крохотки» писать. В девяностых годах он написал еще четырнадцать «Крохоток». Обретя Родину, он обрел возможность их писать. Интересно, правда?
— Да. А как отец с вами занимался в детстве?
— Он занимался с нами в прямом смысле — у нас были уроки геометрии, алгебры, астрономии, истории. Он был замечательным педагогом и профессионально преподавал многие дисциплины, у него за плечами была работа в школе. Общение с ним, конечно, было не таким обширным, как с мамой, но, с другой стороны, крайне насыщенным и важным.
— Он не пытался сделать из вас писателя?
— Боже мой, конечно, нет! Никогда в жизни. Я даже знаю, что родители были счастливы, что никто из детей не пошел по писательской стезе. И так быть сыном Солженицына непросто, а быть писателем... Это уже не дай бог!
— А почему это все-таки непросто?
— Мера ответственности, с которой идешь по жизни. Вы же понимаете, что это имя значит для миллионов людей на Земле и особенно в нашей стране.
— Как возникло дирижирование в вашей жизни? Насколько я понимаю, вы были успешным пианистом, карьера ваша складывалась хорошо.
— Это произошло не вдруг. Я понял, что если стремиться не просто к тому, чтобы взять в руки дирижерскую палочку и махать, а серьезно заниматься этой профессией, надо начать учиться как можно раньше. Тогда к сорока или к пятидесяти годам в этой профессии можно будет разобраться. Дирижирование для меня было зовом души, и я не стал противиться.
— Один из ближайших друзей вашей семьи — Мстислав Ростропович. Он оказал на вас влияние?
— Этот человек был ярчайшей личностью. Он не просто поддерживал меня в желании стать музыкантом, но способствовал этому. В течение многих лет он помогал мне осмысливать музыкальные проблемы и общего плана, и более узкие, связанные с композиторами, которых он больше других любил, — Прокофьевым, Шостаковичем. Ростропович сыграл огромную роль в моей жизни.
— Вы до сих пор выступаете как пианист?
— Да, выступаю, и у меня еще камерный оркестр в Филадельфии, кроме него я работаю с одним из оркестров в Москве. Времени ни на что не остается.
— Вы работаете с оркестрами и в России, и на Западе. Существуют отличия?
— Заграничные оркестры быстрее разучивают сочинения. Уровень первой репетиции у них выше, скажем так. С другой стороны, наши оркестранты лучше помнят и понимают, зачем мы в эту профессию пришли. У них очень серьезное отношение к музыке.
— Как вы полагаете, в чем главная проблема наших российских оркестров?
— Проблема в том, кто займет места в оркестре через несколько лет. Уровень консерваторского образования и воспитания очень упал за последние двадцать лет. Если говорить о частностях, местная школа у нас все-таки не на уровне западной. На это надо обращать внимание. И на экономические проблемы, конечно.
— Если бы вам пришлось составлять рейтинг российских оркестров, кому бы отдали три первых места?
— Не хочу обижать никого из коллег. Но могу сказать, что в России есть достойные оркестры.
— А что бы сказали о российской дирижерской школе?
— Она очень сильна. Ее традиции были заложены еще в девятнадцатом веке — видите, какая история.
— Как вам работается с ГСО РТ?
— Приятный коллектив, очень ровный. Конечно, что-то ему можно и еще пожелать, но это ведь можно сказать о каждом оркестре.