Виктор Григорьев. Заметки к теме «Хлебников и Солженицын»

Виктор Григорьев

Заметки к теме «Хлебников и Солженицын»

1. Несомненно, это — «странное сближение»: Хлебников и Солженицын (Хл и С). Поэт, да еще «безумный», — и прозаик, да еще такой «сам по себе». Филологи не видят в их идиостилях ничего общего. Возможно даже отторжение этой темы, напоминание о бузине и дядьке в самых разных хронотопах. Видимо, не так уж интересно последовательно взвешивать и без того «всем хорошо известные» достоинства и слабости нобелевского лауреата С и Хл, этого «одинокого лицедея»: стоит ли ради них думать о преобразовании методических приемов контрастивной лингвистики?

2. Между тем Хл и С по-своему «сходятся» уже на биографическом уровне вошедших в литературу «нечистых» гуманитариев — изменивших началам Евклида «физиков». Став «лириками», оба решали, казалось бы, неподъемные задачи. Оба воевали с ненавистными обоим «государствами пространств». Оба, пусть и каждый по-своему, проводили «ночи в окопах». Оба призывали жить не по лгавде, «не по лжи». Оба руководствовались принципом самоограничения и общественным пафосом обличителей: оба ополчались на «окамененное нечувствие» властей, бесстыжих богатеев и высокомерных благополучников. И сегодня «Россия в обвале» любопытно напоминает строчки из давнего «Зверинца», где «люди ходят насупившись и сумные», а «нетопыри висят опрокинуто, подобно сердцу современного русского». Обоих занимает будущее, хоть и видится оно по-разному.

3. Обоим несгибаемым «бородачам» присущи определенная суровость (ее особенности у каждого не исключают существенно общего), установки на народоправство, личная отвага, даже самозабвение. Оба строили свои «воображаемые филологии» на уважении к Словарю Даля. Во всем этом XX век не успел (не пожелал?) с достаточным вниманием разобраться.

4. Наши предпочтения в области художественного слова могут быть как угодно пристрастными и предвзятыми. Тем не менее кажется уже общим местом призыв интерпретировать собрания текстов не в одиночку, т.е. и не «поодиночке», и с заинтересованной поддержкой идеи последовательных анализов группами как единомышленников, так и оппонентов, согласных с «принципом сочувствия» (по С.В. Мейену).

5. При всех различиях налицо фундаментальная близость С к Хл — очень своеобразная индивидуальная, но и совместная их «равновеликость» веку. В таком признании еще нет определенной оценки деятельности каждого и ее результатов — речь здесь идет пока всего лишь о масштабе творческих «замахов». Но именно они, на мой взгляд, соизмеримы как друг с другом, так и с теми проблемами, или «осадами», над которыми трудился весь XX век. Вместе с тем не-

380/381

возможно и ограничиваться «голой соизмеримостью», не оценивая в то же время отношения каждого из сопоставляемых деятелей к «духовным завоеваниям» века, т.е. к тому, что мы недавно назвали пока неявной системой его (более-менее безусловно позитивных) «принципов».

6. Вокруг отдельных «принципов» высокие Оппоненты десятилетиями ведут спор, не обязательно, однако, «замахиваясь» на их систему. Так, в этом смысле, несколько «беспринципным» у нас остается даже Чехов; его «признание» нашей культурой — пример «приятия так сказать» (А. Белый): для нее он — великий писатель, но не великий мыслитель XX века. Поэтому он веком так и не освоен во всем масштабе (ср., кстати, некую «нелюбовь» к Чехову и у ряда выдающихся деятелей нашей культуры).

7. Упомянем еще ряд «перекрестков», на которые выходят Хл и С. Хл в 1922 г. выступал как Главздрасмысел, но и С видит в себе полномочного представителя людей «здравомыслящих». У С отмечают «неувядаемую мощь» его дара, но и «парадигма Хл» конкурирует с парадигмами Блока и даже Пушкина. Оппонент Блока, Хл не обошел Вл. Соловьева — С обошелся без Хл. (Впрочем до него не снизошел ни один из нобелевских лауреатов.) Особого внимания заслуживает асимметрия Хл и С по отношению к науке, Западу и Востоку, формуле «православие, самодержавие, народность», «капитализму/социализму», Авангарду и «принципу единой левизны». Но ср. роль земства у С, земства и «морства»— у Хл; диалог последнего с Лениным — и «Письмо вождям...»; идею Habeas animam act у Хл и «борьбу за человеческую личность» у С. Зато как различна у них диалектика национального — и интернационального, «обустройства» России — и мира; насколько расходится «веховская традиция» у С («Из-под глыб») с судьбой «бабочки Хл-Брэдбери», ролью «Слова о Эль» в «Зангези» и самой идеей «человечества, верующего в человечество». Особо значимо сопоставление Хл и С как «филологов», их взглядов на «языковое расширение», а также «иностранные слова», словотворчество или «игру слов». Но не более, чем сравнение друг с другом их этических и историософских «начал», а также социальных аспектов их идиостилей. Тому «аттрактору», который, в духе настоящего, но не ждановского соцреализма, Хл изобразил в «Ладомире», С не предложил столь же поэтичной утопемы реалиста, собственной привлекательной, но трезвой альтернативы, своей версии предземшаров и зангезийства. Здесь Хл предстает все-таки более близким к иным началам — «началам Сахарова», чем к почти предапокалиптическим настроениям С.

Противоречивы ли мера Хл — и вера С или дополнительны (по Н. Бору)? «Дух народа» с надеждой на «Высшую силу», но недоверием к «чужому» у С — и хлебниковский духоподъемный равнебен перед «Единой книгой»?